Птица малая

Она прислушалась к шепоту отцов, воркованию и смеху детей.

— Они были к нам так добры, — сказала София, уже начиная по руна скучать; все ее раздражение и нетерпимость смыло волной благодарности. — Если бы можно было как-то отплатить…

— Да, — согласился Супаари. — Но я думаю, что лучшее решение — уйти. Патрули ищут нас, София. Сейчас мы для руна лишь угроза.

Первый этап путешествия ничем не отличался от сотни других фуражных экспедиций, в которых принимала участие София; странным было лишь то, что сплетенная специально для нее заплечная корзина не была пустой в начале похода. Чтобы помогать нести детей и вещи, вместе с Джалао отправились Канчей, Тинбари Сичу-Лан. Мужчины-руна беспечно болтали, предвкушая встречу с друзьями и родичами, которых не видели несколько лет. Они мерно топали, и София едва ли слышала их разговор, радуясь тому, что Исаак шагает рядом с ней, а его маленькое тело выносливо и красиво. «Похоже, он будет высоким, — поняла София. — Как его отец».

На третий день пути они наконец достигли местности, где стало заметно светлей, а лес был суше, поскольку дождям препятствовали горы, высившиеся на западе. Полог над головой оставался сплошным, но деревья тут росли реже, а за краем леса София уже могла различить саванну, простиравшуюся до самого Кашана.

— Здесь мы подождем, — сказала Джалао, поэтому они, опустив корзины на траву, накормили Исаака с Ха'аналой и поели сами.

Когда свет начал меняться и приблизился второй закат, Исаак, как всегда, настоял, чтобы пропели вечернюю песнь. Трое мужчин-руна отошли в сторону и стали раскачиваться, плотно зажав уши. Джалао осталась невдалеке и, вскинув уши, бесстрастно слушала Супаари. «Словно подвергала себя некоему испытанию», — подумалось Софии; Когда пение закончилось, Джалао, порывшись в одном из ранцев, пустила по рукам кувшин с пахучей мазью, которую каждый из руна стал втирать себе в пах и подмышки, а также наносить на ноги и руки.

— Воняет, точно стая бенханджаранов, — проворчал Супаари, кривя от гадливости лицо, когда Джалао растерла мазь по его шерсти.

Глядя, как София макает в банку свою маленькую кисть, он пояснил:

— Даже если джана'атские патрульные учуют при красном свете наш запах, на следующее утро они двинутся против ветра и постараются уйти как можно дальше.

Наставив уши вперед, он оглядел четверых руна:

— Кое-кто интересуется, как долго ваш народ пользуется этим трюком?

Канчей издал негромкий, пыхтящий смешок и посмотрел на Софию. Она улыбнулась в ответ, жалея, что у нее нет хвоста, который можно было бы уронить на грунт, и сказала:

— Джанада подобны призракам. Их можно дурачить.

Супаари фыркнул, не купившись на подначку.

Они подождали, причем мурлыканье Ха'аналы и монотонное бормотание Исаака словно подчеркивали молчание взрослых, — пока Супаари не объявил, что он слеп точно грязь, а это значило, что любой другой джана'ата тоже не сможет ничего увидеть. Тогда они выступили; спотыкающийся Супаари ощущал себя неуютно, но безропотно подчинялся рукам, ведущим его к краю леса, с помощью носа и ушей пытаясь извлечь как можно больше информации из запахов и звуков.

Они планировали скрытное продвижение, рассчитывая, что будут пробираться невидимыми в красном свете, а их запахи нельзя будет различить за вонью мази, приготовленной Джалао. Они забыли о безбрежном обжигающем небе меньшего из солнц Ракхата. Но когда маленький отряд выступил из-под привычного сине-зеленого полога леса, Исаак Мендес Квинн увидел не небеса, но свод раскаленной докрасна преисподней.

Сверкающие ленты неистово-малиновых облаков словно обрушились на него, весь этот огромный ландшафт, кроваво-красный и багровый, едва его не раздавил — панорама равнины, начинавшаяся сразу за его ладонями, маленькими, слабыми, вскинутыми, чтобы отразить удар. Он пронзительно закричал, на миг умолк, но снова завопил от неизбывного ужаса, и лес взорвался хлопаньем крыльев, визгом, рычанием и треском зарослей, расступавшихся перед убегающим зверьем. Шум повсюду: Ха'анала плачет, руна голосят, Супаари яростно орет: «Что случилось? Что такое?» Все красное: земля, воздух — за его ладонями, снаружи глаз, закрытых изо всех сил…

Под этим чудовищным небом Исаака отыскал голос матери. Каким-то образом в бушевавшем вокруг хаосе он услышал низкие, хриплые ноты Ш'ма: мягкие-мягкие, снова и снова, не настойчивые, но стойкие. Не бессмыленный гвалт, но упорядоченное, предсказуемое, священное прибежище музыки — куда можно было двигаться без риска, путь наружу из этой дикости.

Долгое время Исааку не удавалось туда попасть, но по мере того, как он выдыхался, его крики делались реже и тише, превращаясь в длинные всхлипы. Наконец, стоя коленями на сырой земле и обхватив голову руками, Иссак закачался в ритме материнского голоса и отыскал свой путь к этой музыке: к спасению.

Затем он заснул, обессиленный, не зная, что взрослые, чьи планы рассыпались в прах, еще долго не смогут спать.