Птица малая

Сбитый с толку этим мягким откликом, мальчик не нашелся, что сказать. К тому же, как заметил Шетри, он тоже покачивался от усталости, а его ступни были разбиты в кровь. Но предложить ему помощь было бы оскорблением, поэтому Шетри просто сказал:

— Позвольте мне показать дорогу.

И тут к нему подошла женщина средних лет, коснувшись ладонью его руки.

— Какое очаровательное дитя, — сказала она, вглядываясь в ребенка за спиной Шетри и стараясь, чтобы ее голос не дрожал. — Такие красивые глаза.

— Да, — безразличным тоном согласился Шетри, понимая, что она перебирает генеалогические варианты.

Придя к неизбежному заключению, женщина легонько вздохнула.

— Фамильная черта, переданная по материнской линии? — спросила она из-под своей роскошной вуали, ныне порванной и обтрепавшейся.

— Да, — подтвердил Шетри, приготовившись к нападкам, если не к оскорблениям.

Но женщина заговорила с мальчиком, бросившим Шетри вызов.

— Рукуэи, — произнесла она величаво, — волею богов ты пришел к… родичам. Жена этого человека тебе двоюродная сестра — по линии твоего отца.

Вновь повернувшись к Шетри Лааксу, она распрямилась.

— Я — Суукмел Чирот у Ваадаи. А это — мой приемный сын, Рукуэи Китери.

Явное удивление Шетри позволило ей на миг ощутить свое превосходство, но она была реалисткой.

— С вашей стороны было очень любезно нас пригласить. Мы у вас в долгу. Мой приемный сын и я… Нет, — поправилась она, протянув руку к Таксаю, — мы все с благодарностью принимаем ваше гостеприимство — на любых условиях, которые вы соблаговолите выставить.

— Не будет ни долга, моя госпожа, ни даже условий, — сказал Шетри, отрывая взгляд от мальчика, в котором он теперь узнал юную и мужскую версию своей жены. — Скорее соглашение — если вам будет угодно остаться с нами.

— Они поют? — спросил в этот момент Исаак безжизненным, лишенным интонаций голосом, так странно контрастирующим с безупречностью его пения.

Суукмел с беспокойством посмотрела на Шетри.

— Мой шурин любит музыку, — коротко пояснил Шетри, понимая, что для подробных разъяснений она слишком устала.

Но Суукмел Исааку ответила.

— Рукуэи знает много песен. У него задатки поэта, — сообщила она и добавила, щадя самолюбие мальчика: — А также воина.

— Он останется, — сказал Исаак, ни на кого не глядя.

31

Долина Н'Джарр

2072, земное время

Не трусость и не слабость подорвали яростную решимость Рукуэи вернуться на юг и сражаться. Причина была в не имевшем ответа вопросе, который он слышал в ироничном голосе своего мертвого отца: «И кого ты вызовешь на бой? Какое-нибудь рунское стадо?»

Будь у его матери первый ранг или хотя бы второй, Рукуэи сейчас именовался бы Предполагаемым Верховным; но у нее был лишь третий. Имеет ли право сын наложницы сражаться в качестве чемпиона своего народа? Не существовало ни сводных братьев, превосходивших его по рангу и готовых принять наследство, ни какого-либо дяди, который мог служить регентом, пока Рукуэи натаскивали бы, если по закону наследство отошло бы ему. Кто же тогда Верховный? — спрашивал себя Рукуэи, больше не видя вокруг ни измученных женщин и детей, ни незнакомца с младенцем, ни этого странного чужеземца, ни разъеденных ветром холмов, ни узких ущелий, проступивших невдалеке, пока беженцы следовали за Шетри Лааксом через лабиринт оврагов.

«Черные камни, белые кости — цвета покинули этот мир», — думал Рукуэи, в позднем свете второго заката не замечая охры, кобальта и нефрита, видневшихся на изломах пластов. «Ушли танец, красота, закон, музыка», — думал он. Остались дым и голод.

Превозмогая усталость, Рукуэи нашел лишь одну определенность, за которую можно ухватиться. Он был теперь старшим мужчиной своего клана, и на нем лежала ответственность за решение. Суукмел, остальные женщины, дети не могли идти дальше. «Мы останемся с этими людьми, пока госпожа Суукмел не восстановит силы», — решил он, когда его маленький отряд продирался сквозь последний ча'ар к лагерю чужаков.

Думать о том, куда они направятся затем, Рукуэи уже не мог — так же, как и видеть. Ощущая себя слепым, он позволил сильным, бережным рукам провести его в место, где пахло незнакомыми телами. Слишком усталый, чтобы есть, он провалился в сон, глубокий, точно обморок, и не просыпался много часов.

Пробуждение было длительным процессом, а глаза Рукуэи открыл в самом конце. Ощутил пульсирующую боль в ступнях, учуял запах мази под чистыми повязками, услышал гомон на разных языках, увидел яркий дневной свет, прорывавшийся сквозь грязную ткань истрепанного тента.

Не двигаясь, он прислушался к разговорам, звучавшим снаружи, — омерзительной смеси к'сана и руанджи с редкими вкраплениями коммерческого маланджи и обрывками придворного палкирн'ала. Ужасная грамматика и небрежная дикция мигом привели его в скверное расположение духа, усугубившееся яростным утренним голодом юного самца, который только начал набирать рост и мускулы мужчины.