Птица малая

Брат Эдвард осознал, что он, возможно, единственный искренне рад тому, что Эмилио нашли живым. Даже Джон Кандотти не был уверен, что это к лучшему, и допускал, что смерть могла оказаться к бедняге добрее жизни, а Бог — милосерднее людей.

Эдвард не знал, что думать об убийстве Аскамы или волне насилия, якобы инициированной иезуитскими миссионерами. Но если Эмилио Сандос — изувеченный, всеми покинутый, совершенно одинокий — обратился к проституции, кто мог его осуждать? Во всяком случае не Эдвард Бер, который имел представление о силе духа этого человека и мог оценить, сколь сложно было довести Сандоса до состояния, в котором его нашли на Ракхате. Йоханнес Фолькер, напротив, был убежден, что Сандос попросту опасный негодяй, при отсутствии внешнего контроля пустившийся во все тяжкие. Мы есть то, чего боимся в других, подумал Эдвард и попытался вообразить, как Фолькер проводит свободное время.

В дверь тихо постучали. Эдвард бесшумно поднялся и вышел в коридор, притворив за собой дверь.

— Спит? — спросил отец Генерал.

— Да. И будет спать еще несколько часов, — тихо сказал брат Эдвард. — Стоит начаться рвоте, как мне приходится впрыскивать програин, а это его отключает.

— Отдых ему не повредит.

Винченцо Джулиани потер лицо обеими ладонями и прерывисто вздохнул. Посмотрев на брата Эдварда, покачал головой:

— Он признал, что все это правда. Но готов поклясться: он был ошеломлен.

— Сэр, могу я говорить откровенно?

— Конечно. Прошу.

— Я ничего не могу сказать об убийстве. Я видел Сандоса в гневе, хотя он всегда обращал его на себя. Сказать по чести, он может быть очень жестоким. Но, святой отец, вы только прочтите медицинские отчеты. Я видел…

Брат Эдвард умолк. Он не говорил об этом никому, даже Эмилио, неизменно молчаливому в первые дни, когда он был слишком слаб, чтобы подниматься с постели. Возможно, отчеты были слишком специальными. Возможно, отец Генерал не понимал, как разрушительна содомия и в каком отчаянии должен находиться Сандос…

— Это было зверство, — сказал брат Эдвард прямо. И смотрел на отца Генерала, пока Джулиани не моргнул. — Эмилио не тешит себя болью. Если он и был шлюхой, это не доставляло ему удовольствия.

— Я не считаю, что работа всегда в радость, Эд, но понял вашу мысль. Эмилио Сандос — не развращенный распутник.

Джулиани подошел к двери и помедлил, прежде чем вступить в комнату. Большинство людей просты по своей сути. Они ищут безопасности или власти, хотят чувствовать себя полезными, или уверенными, или компетентными. Ищут причину, чтобы драться; проблему, чтобы решить; место, чтобы устроиться. Стоит постичь, чего ищет человек, как начинаешь его понимать.

— И кто же он, во имя Иисуса?

Это был вопрос, над которым Джулиани так или иначе размышлял на протяжении шестидесяти лет. Он не ждал ответа, но получил его.

— Душа, — сказал Эдвард Бер, — которая ищет Бога.

Винченцо Джулиани посмотрел на толстого маленького человечка, стоящего в коридоре, затем на Сандоса, спавшего под воздействием лекарств, которые усмиряли страдания его тела, и спросил себя: «А что если так и было — все время?»

Когда Эмилио очнулся, была глубокая ночь. Он осознал, что рядом горит настольная лампа, и произнес тихим, невнятным со сна голосом:

— Я в порядке, Эд. Тебе не нужно тут сидеть. Иди спать.

Не услышав ответа, он развернулся, приподнявшись на локте, и увидел не Эдварда Бера, а Винченцо Джулиани.

Прежде чем Сандос смог вымолвить слова, которые рождались в его сознании, Джулиани заговорил.

— Эмилио, мне очень жаль, — сказал он, спокойной убежденностью своего голоса скрывая обдуманный риск, на который шел. — Ты был заочно приговорен людьми, которые не имели права судить. Я не могу придумать, как мне извиниться. Я не жду, что ты простишь меня. Или кого-то из нас. Мне очень жаль.

Он наблюдал, как Сандос впитывает слова, будто иссохшая почва — капли дождя. Что ж, подумал Джулиани, значит, вот как ему это видится.

— Если ты сможешь выдержать, я хотел бы начать заново. Знаю, это будет нелегко, — но полагаю, ты нуждаешься в том, чтобы рассказать свою историю, и уверен, что нам необходимо ее выслушать.

Лицо Эмилио придвинулось к нему, гордость боролась в нем с изнеможением, которого не излечить сном.

— Убирайтесь, — наконец сказал Сандос. — И закройте дверь.

Отец Генерал вышел и уже хотел идти в свою комнату, когда услышал нечто, заставившее его остановиться. Последний ход был авантюрой, рассчитанной на предполагаемые эмоции и уязвимость Сандоса. И сейчас Винченцо Джулиани замер в коридоре. Прислонив голову к деревянной двери, вцепившись руками в раму, он слушал, пока плач не прекратился, и познал истинное отчаяние.

18

«Стелла Марис»: сентябрь, 2039, земное время

— Мне не надо, спасибо, — отказался Эмилио.

София вздохнула:

— Три.

— Я получил «руку», которая выглядит как нога, — произнес Д. У., с отвращением взирая на свои карты.

— Я опытный хирург, — сообщила Энн. — Могу помочь.

Эмилио рассмеялся.

— Тут ничего не поможет, — буркнул Д. У. — Выхожу.

— Одну для меня, — сказала Энн Алану.