Птица не упадет

Он ставил ловушки на шакалов, используя в качестве приманки отбросы, и размещал свои западни повсюду: там, где животные лизали соль, у ям, полных грязи, — в любом месте, которое могло привлечь дичь.

Неотступно идя по следу, Марк разряжал все ловушки и вырывал проволоку. Он догонял браконьера, но прошло еще три часа, прежде чем он отыскал его лагерь.

Лагерь располагался под раздутым стволом баобаба. Дерево было старое, гнилое, бивни слонов выдолбили в нем глубокое дупло. В этом углублении браконьер разводил бездымный костер; увидеть его издали невозможно. Сейчас костер был погашен, тщательно присыпан песком, но запах дыма привел к нему Марка. Угли были холодными.

В углублениях в стволе дерева Пунгуше спрятал два тюка, перевязанных веревкой из коры. В одном — грязное серое одеяло, резная деревянная подставка для головы, небольшой черный котелок на трех ножках и сумка из шкуры импалы с двумя или тремя фунтами желтой кукурузы и полосками сушеного мяса. Браконьер путешествовал налегке и передвигался быстро.

В другом тюке — пятнадцать шакальих шкур, высушенных на солнце, прекрасный серебристый, черный и рыжий мех, а также две шкуры леопарда — крупного темно-золотистого самца и маленькой полувзрослой самки.

Марк разжег костер и бросил в него одеяло, подставку для головы и сумку, почувствовав мстительное удовлетворение, когда те загорелись и обуглились. Котелок он разбил камнем, взвалил шкуры на плечи и пошел обратно.

Уже почти стемнело, когда он вернулся к чаще, где встретил леопарда.

Он сбросил тяжелые шкуры, которые под конец стали казаться стофунтовым мешком угля на плечах, и с недоумением смотрел на тушу леопарда.

Она кишела большими мухами, отливавшими зеленым металлическим блеском. Мухи откладывали в мертвую плоть яйца, похожие на цепочки мелких зерен риса, но Марка поразило другое: туша была ободрана. Кто-то искусно снял золотистую шкуру, обнажив розовое мясо с прослойками желтого жира и белыми тяжами связок. Голова тоже была ободрана, маску с нее срезали, и из черепа, как камешки, смотрели тусклые глаза, из открытых ушных раковин торчали черные волосы, а клыки были обнажены в застывшей желтой улыбке.

Марк быстро пошел к стволу, на котором висела цепь. Но и цепь и капкан исчезли.

Прошла целая минута, прежде чем ему в голову пришел следующий логичный шаг. Марк побежал по склону к дереву, на котором оставил сумку.

Троянец исчез. Ремень, стреноживавший его, разрезали острым, как бритва, лезвием и аккуратно положили у ствола.

Троянец, нежданно освобожденный от привязи, повел себя вполне предсказуемо. Он направился через лес домой, в свое простое стойло, к вечерней порции зерна и приятному обществу старого приятеля Спартанца.

До лагеря пятнадцать миль, а через несколько минут стемнеет.

Седельную сумку сняли с ветки и аккуратно просмотрели ее содержимое. То, что Пунгуше не понадобилось, он положил на плоский камень. Очевидно, он не очень ценил Вильяма Шекспира — его трагедии тоже не взяли; Марку оставили его замшевый охотничий костюм, подарок Руфи Кортни, сделанный перед самым отъездом.

Браконьер забрал мужской спальный мешок, который когда-то принадлежал генералу Кортни, со встроенной основой и специальной зимней набивкой, — в лондонском «Хэрродсе» такой стоил двадцать пять гиней — неплохая замена поношенному грязному одеялу и деревянному подголовнику.

Исчезли также котелок, кастрюлька и нож, соль, мука и сушеная говядина, но осталась одна банка консервированной фасоли.

Чистую рубашку и защитно-зеленые брюки Пунгуше забрал, но оставил запасные шерстяные носки и ботинки с резиновой подошвой.

Возможно, эти ботинки стояли теперь так, что указывали на лагерь Марка, по чистой случайности. А может это была насмешка. Банка фасоли и ботинки, чтобы Марк смог добраться до дома.

Сквозь пелену гнева и унижения Марк неожиданно увидел смешную сторону происшедшего. Этот человек следил за ним и взял из его сумки замену тому, что Марк сжег.

Марк мысленно услышал низкий смех зулуса, схватил «манлихер» и пошел по уходящему следу Пунгуше.

Но прошел ярдов сто и остановился.

Пунгуше нес тяжелый капкан, влажную шкуру и добычу, но шел зулусским шагом — минза умхабати; он пожирал мили, двигаясь на север, и Марк знал, что преследование бесполезно.

Он вернулся к дереву и сел у ствола. Гнев перешел в тревогу при мысли о пятнадцатимильном обратном пути, с сумкой и шкурами на плечах: гордость не позволяла бросить эту жалкую добычу.

Неожиданно он рассмеялся, его плечи беспомощно затряслись. Он смеялся, пока по щекам не покатились слезы, а живот не заболел от смеха.

— Пунгуше, когда-нибудь я отплачу тебе тем же, — пообещал он, ослабев от смеха.

Около полуночи прошел дождь, короткий, но сильный; его хватило, чтобы вымочить Марка и пригнуть стебли травы, на которых повисли крупные капли.

Потом поднялся легкий ветер, надоедливый, как старая жена; роса промочила обувь, в ботинках хлюпала вода и они натирали; папиросы превратились в желтую кашу из табака и рисовой бумаги, а связка шкур, сумка и мешок резали плечи; больше он в ту ночь не смеялся.