Птица-пересмешник

Элегантно встав из-за стола, она поклонилась крупье; он ответил бесстрастным поклоном. Когда она медленно направилась к выходу, я последовал за ней. В просторном холле с мраморными колоннами она вдруг качнулась и оперлась рукой на ближайшую колонну. К счастью, я был совсем рядом и живо подхватил ее под другую руку, такую мягкую и дряблую, что я ощутил тонкую и хрупкую, точно грифель, кость. Еще я уловил какой-то странный запах — не духи, но тем не менее что-то знакомое…

— Спасибо, — пробормотала она. — Вы так добры. Кажется, я обо что-то споткнулась, надо же.

— Посидите немного, — сказал я, ведя ее к резной кушетке.

Она с трудом добрела и упала на кушетку, точно небрежно брошенная кукла. Закрыв глаза, откинулась назад, и на фоне молочно-белых морщин тени на веках, румяна и губная помада светились, как неоновая реклама. Монокль выпал из глаза на судорожно вздымающуюся грудь. Я пощупал ее пульс — слабый, но ровный. Остановил проходившего мимо официанта:

— Бренди для мадам, поскорей!

Официант поглядел на развалину в малиновом наряде, прибавил шагу и возвратился с похвальной быстротой, неся бокал с доброй порцией бренди.

— Глотните, — сказал я, садясь рядом со старой леди. — Вам сразу станет легче.

Она открыла глаза, нащупала монокль и с третьей попытки вставила его в глаз. Посмотрела на бокал с бренди, потом на меня.

— Молодой человек, — произнесла она, негодующе приосанившись, — я никогда не пью.

Я снова уловил в ее дыхании странный запах и на этот раз понял — денатурат. Старая леди была не только игроком, но и пьяницей.

— Обычно, мадам, я не посмел бы предложить вам крепкий напиток, — мягко произнес я, — но мне показалось, что вам дурно, должно быть, жара виновата, и я подумал, глоток бренди поможет, если принять его как лекарство.

Она воззрилась на меня через монокль, из-за которого один глаз казался больше другого, потом перевела взгляд на бокал:

— Если как лекарство — это другое дело. Мой папа всегда говорил, что глоточек бренди лучше всех врачей с Харли-стрит.

— Согласен, — горячо отозвался я.

Взяв у меня бокал, она жадно опустошила его, прокашлялась, извлекла откуда-то кружевной платочек и вытерла рот.

— Согревает… — Она закрыла глаза и откинулась на спину кушетки. — Хорошо согревает. Папочка был прав.

Я помолчал, ожидая, когда бренди подействует как следует. Наконец она открыла глаза.

— Молодой человек, — не очень внятно заговорила старая леди. — Вы были совершенно правы. Я чувствую себя несравненно лучше.

— Еще бокал?

— Даже не знаю, — осторожно молвила она. — Разве что самую малость.

Я подозвал жестом официанта, и он принес еще один бокал, чье содержимое исчезло с такой же волшебной быстротой.

— Мадам, — сказал я, — поскольку вам как будто нездоровится, может быть, вы разрешите мне проводить вас до дома?

Мне страшно хотелось узнать, где эти святые мощи пребывают в дневные часы.

Она уставилась на меня:

— Мы знакомы?

— Увы, нет.

— Тогда ваше предложение неприлично. Просто неприлично.

— А если я представлюсь вам?

Что я и не замедлил сделать.

Она величественно наклонила голову и протянула мне хрупкую руку.

— Сюзанна Бут-Уичерли, — сообщила леди таким тоном, будто она была сама Клеопатра.

— Весьма польщен, — отозвался я и поцеловал ее руку.

— Что ж, вам не откажешь в воспитанности, — неохотно признала она. — Ладно, проводите меня, если это вас не затруднит.

Помочь мисс Бут-Уичерли спуститься из холла по длинной лестнице было далеко не просто, ибо два бренди хорошо подействовали, и если они несколько связали ее ноги, то развязали язык, и чуть ли не на каждом шагу она останавливалась, чтобы поделиться своими воспоминаниями. Сделав три шага вниз по лестнице, мисс Бут-Уичерли вспомнила, как папочка впервые привез ее в Монте-Карло, когда мамочка умерла в 1904 году, и принялась во всех подробностях описывать окружавшее их общество. Женщины в дивных платьях, точно стаи пестрых попугаев, сверкающие драгоценностями так, что пират ослеп бы, глядя на них; красавцы мужчины, восхитительные женщины, таких теперь не увидишь. Когда она была молода, все были чудо как хороши. Сойдя с лестницы, она вспомнила какого-то молодого красавца, покорившего ее сердце, который проиграл все свои деньги и застрелился, выйдя из зала. Напрасно застрелился, ведь ее папочка одолжил бы ему денег, и сколько хлопот причинил слугам, которым пришлось отмывать полы. Папочка говорил, что к людям из низших слоев общества всегда следует относиться с тактом и не загружать слуг излишней работой. Перед самым выходом она вспомнила, как в 1906 году в Монте приезжал король Эдуард и ее представили ему, он вел себя как истинный джентльмен. Поток воспоминаний продолжал литься на крыльце и на дворе, не прерывался он и в такси, которое доставило нас в одну из наименее приглядных частей Монте-Карло. Машина остановилась на дорожке между двумя высокими старыми домами с облупленной штукатуркой и посеревшими от яркого солнца ставнями.