Птица разрыва

я в лес вошел, и был он внятен,
и барбарис прозрачно-строг,
я злые ягоды заметил,
алеющие на восток.

нетронутая паутина

легко рвалась, велосипед
проехал мимо, над камнями
висел, как выдох, водопад.

я сам листаю эту осень

с мучнистым солнцем вдалеке,
и мне не нужно встречных жизней
с собачками на поводке.

«за штакетником начинается немота…»

за штакетником начинается немота,
трется брюхом о мерзлый грунт,
голосит губами, стертыми в сизый мох,
точит мертвые трещинки поручней.

я умею сказать только «о» сказать,

изобразить застывший неточно звук
и повесить его на гвоздь, на крюк,
этот бедный овечий летучий клок.

«солнце выгорит дочиста…»

солнце выгорит дочиста,
но припомнится запах,
тонкий воздух пунктирный,
простреленный птицей случайной.

доски снегом облеплены, но

нарушилось важное что-то;
бриз, его толстогубый порыв
отдает хрусталем или хрустом.

замечательно всё, что не мы,

а другое, делимое взглядом
на белесую пеночку льда
и скупое свеченье проталин.

«как туман туману видится…»

как туман туману видится, –
белой тенью, лошадиной мордой,
шерстяною вещью на снегу?

ветошь смотрит ветоши в лицо,

в скулы лодок перевернутых,
в выпуклость облезлых днищ.

мы идем сквозь персть молочную,

трогаем губами вещество
общего дыхания, скажи мне,

как тебя теперь зовут, родная,

невидимка, стертая как будто
тряпкой плюсовых температур?

«не надо, чтоб этот дым входил…»

не надо, чтоб этот дым входил
в голодную дверь зимы,
облизывал стены и долгую ночь
сладким узлом вязал.

ты такая даль, что на рукаве

аква крови, как моль звезды,
так соломенный малларме
режет фразу, делит ее на две.

o rus, кто кого перестоит на одной ноге,

вымолчит на одной губе
неопалимую ветку «э»,
дохлую укву «ы».

ночь густа, как гречишный мед,

мокрый летит по диагонали снег,
дай еще побыть, не уйти под лед,
почини голубиный свет.

«на развилке возня муравьиная…»

на развилке возня муравьиная,
зализы, приливы точечной жизни,
комар подпевает, трудится, тянет
кровь, насыщается мной.

высокое дерево с гладким

стволом, кроме гарри-и-мэри,
ножичком вырезал гарри,
он любит мэри, теперь

каждый скользящий по склону

знает, что гарри-и-мэри
пишутся слитно, они вживлены
в горькое мясо ствола.

спой мне, куколка-мэри,

о чем-нибудь прочном,
светящемся тканью древесной, –
под комариную жажду,
сквозь картавое имя свое.

«вот куст, и он неотделим…»