Птица скорби

Мама целеустремлённо шагает по дороге, потуже затянув свой читенге, – словно прямо сейчас она приняла какое-то очень важное для себя решение. Она идёт, тихо напевая христианский гимн, а я снова возвращаюсь к счёту шагов: раз, два, три, четыре. Пять. Шесть. И так до самого дома.

Мы находим Бо Шитали спящей в тени мангового дерева. Её косички с вплетёнными шерстяными нитями торчат во все стороны, словно спицы в вязании. Али забрался на дерево, пытаясь распутать воздушного змея, которого он смастерил из палочек и старых полиэтиленовых пакетов. Он уже почти справился с задачей, но мама так громко зовёт Бо Шитали, что брат вздрагивает от неожиданности. Бумажный змей вырывается из его рук и улетает. Зло чертыхнувшись на ньянджа, Али спускается вниз.

– Шитали! – снова зовёт мама, яростно расковыривая кожу вокруг ногтя.

– Мама? – Сонно зачмокав пухлыми губами, девушка сладко потягивается.

– Просыпайся уже. Ты приготовила какую-нибудь еду?

Снова сладкий зевок.

Они говорят на смеси английского и ньянджа. Бо Шитали не знает языка тонга, который является родным для мамы, а мама плохо владеет лозийским, родным для семьи Тате. Неодобрительно поцокав языком, мама идёт к дому. Бо Шитали нехотя поднимается на ноги.

– Простите меня, Бо Ма Чимука.

– «Простите, простите», – передразнивает её мама. – Можно подумать, что ты здесь на каникулах.

На ужин мама приготовила свежую рыбу с клёцками ншима и капустой – любимое блюдо Тате. От помощи Бо Шитали мама отказалась, велев ей хотя бы порезать овощи.

А я начинаю волноваться.

Папа пошёл в ресторан, наестся там досыта, и получится, что мама напрасно ему готовит…

Но Тате вернулся ещё до захода солнца. Мама встретила его у дверей как ни в чём не бывало, заговорила с ним ласково. Кивнув, папа отдал ей пакет с продуктами.

– Твалумба, – поблагодарила мама, присев в лёгком реверансе. Вернувшись на кухню, она долго и яростно протирает и без того чистый разделочный столик.

– Как прошёл день? – спрашиваю я Тате. В голосе моём не чувствуется привычной радости, но Тате этого даже не замечает.

– Всё хорошо, мванаке. А чем вы занимались?

Немного замявшись, я говорю:

– Мама носила Куфе на медицинский осмотр, а я помогала нести пакет с его подгузниками.

Папа улыбается, глаза за очками смотрят с лёгким прищуром.

– Правда? – Он встаёт, чтобы включить телевизор, а потом снова садится в кресло.

– Но по дороге обратно… – Я заколебалась. – По дороге обратно я снова тащила пакет. Там, кроме чистых подгузников, был ещё один грязный.

Папа смеётся и говорит, не отрывая глаз от экрана:

– Молодец, мванаке.

Теплота его слов растопила моё сердце, и я устраиваюсь у него в ногах. Над креслом висит его фото, сделанное в день вручения диплома. Круглолицый юный Тате с копной чёрных как ночь волос смотрит в кадр, он уже и тогда был очень серьёзный… Я представляю, как вырасту однажды, отучусь и надену папин зелёный балахон с жёлтыми полосками (он до сих пор висит у родителей в шкафу) и чёрную академическую шапочку с кистью. На фото тот, юный Тате не улыбается, но всё равно выглядит счастливым. Там он полнее и в круглых очках. Человек, что сидит сейчас в кресле, тоже не улыбается, но в глазах счастья не видно. Он стал гораздо старше, исхудал, и суставы его длинных пальцев сильно припухли.

Мне хочется сказать: «Я тебя видела, звала тебя, но ты меня не услышал», но из транса меня выводит мамин голос:

– Чимука, помоги мне.

Тате собрался ужинать перед телевизором, и мама вытащила лучшие тарелки – те самые, из коричневого стекла, с рельефными рыбками на донышке. Она ставит перед папой поднос с едой, а я подаю миску с водой, чтобы он ополоснул руки.

После ужина Тате решил рассказать нам с Али сказку.

– Лизази лео[31], – начинает он. – Жили-были…

– Ша?[32] – спрашиваем мы хором.

И Тате рассказывает нам сказку про голодную гиену, что лежит под деревом манго, чьи ветки прогибаются от спелых плодов. Эта сказка станет моей самой любимой. Входит Бо Шитали и забирает грязную посуду. На кухне мама распевает гимн: «Вот стою я у креста, и душа моя чиста, вся трепещет от любви и благодати. В небе утреннем звезда светит людям, как всегда. Нет покорнее овцы в твоём стаде». И, убаюканная размеренным ритмом домашней жизни, я начинаю думать, что, наверное, я просто ошиблась. И что не видела Тате с чужой женщиной. И что никто не раскачивал бёдрами, соблазняя его. Всё это мне привиделось.

Глава 4

Каждый раз, наблюдая, как мама или Бо Шитали забивают курицу, я думала, что уж лучше предпочту ей капенту, озёрную сардину Танганьики[33], жареную, с хрустящей корочкой, с гарниром из помидоров и сладкого лука. И ещё мне по нраву пюре из варёной кассавы или сушёная тиляпия. По крайней мере, чтобы приготовить такую еду, не нужно общипывать перья, вытаскивать требуху и сливать лишнюю кровь. И всё же, поедая сочную жареную куриную грудку, я не могла удержаться от похвалы.