Птица солнца

На реке, на глубоком месте, стояли на якоре галеры речного дозора. С поднятыми из воды веслами и свернутыми парусами они походили на ящеров, и Тимон с беспокойством посматривал на них. Он никогда не видел боевых кораблей в действии и не знал, чего от них ожидать. Когда Хай Бен-Амон рассказывал о морских сражениях римлян, греков и карфагенян, Тимон почти не слушал. Теперь он об этом пожалел. Ему хотелось хотя бы приблизительно знать, какую угрозу могут представлять при переправе эти странные корабли.

По воде до него доносились слабые звуки голосов. Слов он не разбирал, но знакомые звуки пунического языка разожгли его ненависть. Он слушал и чувствовал, как ненависть подступает к горлу. Ему хотелось броситься на них, уничтожить – всех. Уничтожить всякий след, всякое воспоминание об этих светлокожих людях вместе с их знаниями, силой, чуждыми богами и чудовищной жестокостью.

Стоя в темноте и глядя на крепость, слушая голоса в ночи, он вспоминал свою женщину, вспоминал, как ее изуродованное тело волочилось, подскакивая, по жесткой земле, вспоминал вопли рабов в бараках Хилии, запах их тел, свист и прикосновение хлыста, страшную тяжесть цепей, обжигающий жар подземелья, голоса надсмотрщиков – от тысяч подобных воспоминаний его мозг пылал. Тимон, растирая грубые мозоли от цепей на руках, смотрел на врага, и в глубине его души, угрожая затмить рассудок, горела ненависть, подобная раскаленной лаве действующего вулкана.

Он хотел обрушить на них свою армию. Истребить их, стереть все их следы.

Тимон с удивлением обнаружил, что дрожит. Его трясло. С огромным усилием воли он справился с собой. В прохладном ночном воздухе на его лице и теле выступил пот, остро пахнущий пот ненависти.

«Мое время еще не пришло, – подумал Тимон. – Но оно придет».

Кто-то шевельнулся рядом с ним в темноте, и он обернулся.

– Зама? – спросил он, и один из его командиров негромко ответил:

– Светает.

– Да, – кивнул Тимон. – Пора начинать.

Танит любовно заплела Хаю бороду, потом подогнула ее под подбородок и укрепила, так чтобы та не цеплялась за нагрудник и не давала врагу возможности ухватиться.

За работой она шептала ласковые слова, слова нежности бездетной женщины, говорящей с возлюбленным, как со своим ребенком. Хай спокойно сидел на постели, наслаждаясь проворными мягкими прикосновениями ее рук, тихими любовными речами; все это ничуть не вязалось с жестокостями, которые готовил день. Когда Танит встала, чтобы принести его тяжелый нагрудник, он испытал острое чувство утраты.

Она помогла ему одеться, наклонилась и завязала ремешки поножей, повозилась с полами его плаща, и, хотя она улыбалась, Хай слышал в ее голосе страх.

Он неловко поцеловал ее, и железо смяло ее грудь. Она попыталась освободиться, потом сдалась и, не обращая внимания на боль, прижалась к нему.

– О Хай, – прошептала она, – мой господин, любовь моя.

Старая жрица откинула тростниковый занавес и вошла в палатку. Она увидела их, прижавшихся друг к другу, забывших обо всем. Айна смотрела на них своими старческими глазами, потом рот ее раскрылся в беззубой улыбке, она молча отступила и опустила занавес на место.

Наконец Танит отстранилась. Она подошла к стене, где был прислонен топор, взяла его и отвязала мягкий кожаный чехол. Подошла к Хаю, подняла лезвие и поцеловала.

– Не подведи! – шепнула она топору и отдала его возлюбленному.

В предрассветной тьме командиры, собравшись на стенах крепости, смотрели вниз по течению, на вражеский лагерь. Все были вооружены и завтракали стоя. Бурными возгласами они приветствовали Хая и Танит. Та слушала, как они обсуждают события предстоящего дня, и не понимала, как можно рассуждать о предстоящей смерти с воодушевлением ребятишек, предвкушающих шалость.

Она чувствовала себя исключенной из этого удивительного мужского товарищества и поразилась перемене, происшедшей с Хаем. Ее нежный поэт, ее затворник-ученый и стыдливый любовник был воспламенен не менее остальных. В его быстрых жестах, алых пятнах на щеках, высоком голосе, в смехе, каким он встречал непристойности Бакмора, она читала все признаки возбуждения.

– Светает. Хватит ждать, – заявил Хай, глядя в полутьме вниз по течению. Над рекой стоял густой туман, дым десяти тысяч костров закрывал видимость. Хай беспокойно заметался. – Будь проклят этот туман! Не вижу, растянули ли они веревки на реке.

– Приказать галерам произвести разведку? – спросил Магон.

– Нет. – Хай отверг это предложение. – Скоро мы все узнаем, а пока я не хочу привлекать внимание к галерам. – Он подошел туда, где была приготовлена трапеза. Налил себе чашу горячего вина, приправленного медом, и поднял ее. – Блестящего лезвия вашим мечам.