Птица в клетке

– Потому что не хочу. – Совсем не поэтому, но я не знаю, как объяснить. Да, Рассел разозлился, но я его не ненавижу. Мне плохо от одной мысли, что его посадят. – Ты не знаешь, как много он для меня сделал, – наконец говорю я, надеясь, что Адам поймет, пусть это и невозможно. Он не знает, что такое, когда тебя растит тот, кто не обязан это делать. – Он не очень любит детей, но все равно позволяет мне жить у него. А ведь ему трудно выносить в доме ребенка, особенно такого, как я.

– Такого, как ты, – холодно повторяет Адам.

– Ну да. Я не… Ты знаешь, какой я.

– И какой?

– Сам знаешь. Со мной трудно. Ну ты же знаешь!

– Это он тебе сказал? – Его лицо подрагивает, словно не привыкло хмуриться.

– Адам… – успокаивающе говорит Эмеральд. – Если он не хочет, чтобы ты звонил, так тому и быть. Ему выбирать.

Мгновение он просто смотрит на нее, затем разворачивается и распахивает дверь, что ведет на задний двор. Адам выходит, оставляя дверь открытой, и в комнату льется холод. Минуту спустя Адам возвращается и начинает расхаживать по комнате.

– Адам, прекрати, – резко приказывает Эмеральд. – Ты его пугаешь.

Он замирает и виновато кривится. Адам проводит руками по волосам, затем опускается рядом со мной на колени и хлопает меня по ноге:

– Эй, я на тебя не сержусь.

Я киваю. Я знаю.

– Но я должен сообщить в полицию.

Адам так много не понимает. Однажды он сказал, что никогда не видел своего отца, может, потому и не представляет, что отцы ведут себя иначе. А главное – не представляет, что такое, когда некуда больше пойти. Я не пытаюсь объяснить, просто говорю:

– Пожалуйста, не надо.

Он глубоко вздыхает:

– Ладно. Хорошо.

Он встает и снова уходит. Его нет так долго, что я начинаю гадать, вернется ли он. Адам появляется и на этот раз садится передо мной на корточки с влажной тряпкой в руках. Он обхватывает одной рукой мой затылок, а второй осторожно протирает мою губу. Теплая вода льется по подбородку, а на глаза наворачиваются слезы.

– Больно?

Я трясу головой, моргаю, и слезинки катятся по щекам. Эмеральд начинает растирать мне плечи, а Адам продолжает оттирать кровь с моего лица.

Все это не причиняет боли, но мне будто разрывают грудь изнутри. Холод отступает. Их руки мягкие. Все тихо, только слезы подступают к горлу откуда-то из-под ребер. Я плакал от боли и плакал от страха, но эти слезы другие, они глубже. Я разваливаюсь на части.

Всхлипы должны были отпугнуть друзей, но руки Эмеральд здесь, руки Адама тоже. Он продолжает вытирать мое лицо уже после того, как отмыл.

Наконец я выплакал все слезы и чувствую опустошение. Но это хорошее опустошение. Я будто стал легче, и, если Эмеральд не уберет руки с моей спины, а Адам с головы, я просто уплыву прочь по воздуху.

Слышу свое медленное хриплое дыхание и внезапно понимаю: я так устал, что не могу держать глаза открытыми. Едва замечаю, как Адам помогает мне встать и ведет по коридору в комнату. Похоже, здесь живет Эмеральд. Пахнет женщиной, как пахло в душе после мамы, а на всех поверхностях расставлены фарфоровые бабочки.

Я шатаюсь, и Эмеральд говорит мне сесть прямо на цветное покрывало на ее неразобранной кровати. Я сажусь и смутно слышу, как Адам просит поднять руки. Я повинуюсь, он снимает с меня футболку и переодевает в другую, чистую и теплую. Я так устал, до самой глубины души. Никогда так себя не чувствовал.

Мои глаза закрываются, и кто-то – Адам или Эмеральд – меня укладывает. Кто-то разувает. Кто-то прижимает пакет со льдом к моей щеке. Я устал, так устал. Кто-то натягивает одеяло мне до подбородка, и запах мамы становится сильнее. Кто-то целует меня в лоб, и я засыпаю еще до того, как они успевают выключить свет.

Адам

– Я просто не могу не позвонить, – говорю я Эмеральд, когда мы возвращаемся в ее гостиную. Она берет меня за руку и садится вместе со мной на диван.

– Он этого не хочет.

– Да плевать мне, чего он хочет.

– Адам.

– Я серьезно. Не ему судить, что нам делать. Этого парня нельзя к нему подпускать.

– Люди совершают ошибки.

– Ошибки?

– Я просто хочу сказать, некоторые родители ведут себя неправильно. Не у всех идеальные семьи.

О чем мы вообще говорим? Словно она об одном, а я о другом.

– Дядя Джулиана его ударил. До крови.

– И что, по-твоему, будет, если ты позвонишь? Что? Ну посадят его дядю под стражу на пару ночей. А потом? Ему все равно вернут Джулиана, и может стать только хуже.

Мама миллион раз говорила то же о других пострадавших детях, так что, вероятно, Эмеральд права, но мне все равно. Может, ничего хорошего не выйдет, но я хотя бы попытаюсь.

– Я не могу просто сидеть и ничего не делать. – Я отстраняюсь от нее.

– Адам… – Боль отражается в ее глазах. – Не злись на меня.

– Я на тебя не злюсь. – Правда. Злость – пустая трата времени. – Просто не знаю, что делать.

Мы сидим, молчим, не касаемся друг друга, наконец Эмеральд говорит:

– Уже поздно… Ты устал?

– Ага.

Она берет меня за руку, и мы идем к ней в комнату. Минуту просто стоим на пороге и смотрим на спящего Джулиана. Пакет со льдом все еще прижат к его лицу.

Вдруг Джулиан вскрикивает, словно ему больно или он чего-то испугался.