Птица в клетке. Письма 1872–1883 годов

Сейчас я только надеюсь, что ты продолжишь наблюдать за этими решительными изменениями, даже тогда, когда кто-нибудь будет утверждать, что с твоей стороны было и остается неразумным помогать мне. И что в существующих рисунках ты станешь видеть, как и прежде, зерна будущих. Еще немного времени в больнице, и я вновь приступлю к работе, а Син с малышом – к позированию.

Мне ясно как день: нужно прочувствовать то, что делаешь, нужно жить в реальности семейной жизни, если хочешь передать эту семейную жизнь в мельчайших подробностях, будь то мать с малышом, прачка или швея – не важно. Благодаря упорному труду рука постепенно начинает подчиняться этому чувству. Но избавиться от этого чувства и отказаться от дара иметь собственную семью было бы самоубийством. Поэтому я говорю: «Вперед!» – несмотря на мрачные тени, проблемы, сложности, также связанные, к сожалению, с вмешательством и пересудами людей. Тео, уверяю тебя, хотя я, как ты верно заметил, ни во что не лезу, меня это часто ранит до глубины души. Но знаешь, почему я им больше не противоречу и держусь в стороне от этого? Потому что я должен работать и нельзя, чтобы из-за пересудов и трудностей я сбился с пути.

Но я держусь в стороне от этого не потому, что боюсь их, или потому, что мне нечего сказать. Как я часто замечаю, в моем присутствии они не говорят ничего подобного и даже уверяют, что ничего не говорили. Что касается тебя: если ты будешь знать, что я не вмешиваюсь потому, что не хочу нервничать и боюсь, что это повлияет на мою работу, то поймешь, чем обусловлено мое поведение, и не воспримешь это как малодушие с моей стороны, не правда ли?

Не думай, будто я считаю себя идеальным или не вижу своей вины в том, что многие считают меня неприятным типом. Часто я впадаю в ужасную и тягостную меланхолию, обижаюсь и настолько нуждаюсь в сочувствии, что это сравнимо с жаждой и голодом, – и когда не получаю этого сочувствия, становлюсь демонстративно безразличным, едким и начинаю подливать масла в огонь. Я не люблю компании и не люблю общаться с людьми, зачастую мне мучительно и сложно с ними разговаривать. Но знаешь, в чем едва ли не главная, если не единственная причина всего этого? В элементарной нервозности: я – человек весьма чуткий как в физическом, так и моральном отношении – приобрел это свойство в годы чрезвычайной нужды. Спроси об этом любого врача, и он сразу поймет, что это не могло закончиться иначе: ночи, проведенные на холодных улицах, под открытым небом, боязнь не найти пропитание, постоянное внутреннее напряжение из-за отсутствия работы, ссоры с друзьями и семьей как минимум на ³/₄ являются причиной некоторых особенностей моего нрава. И разве не поэтому у меня порой случаются приступы плохого настроения или времена подавленности?

Но я надеюсь, что ты или кто-нибудь другой, кто захочет приложить усилия, чтобы понять это, не станете осуждать меня из-за этого или считать невыносимым. Я борюсь с этим, но от этого мой темперамент не меняется. И хотя это является моим недостатком, черт возьми, у меня есть и достоинства, и было бы неплохо, чтобы их тоже иногда принимали в расчет.

Напиши мне, одобряешь ли ты мой план: оповестить обо всем родителей и восстановить взаимопонимание между нами. Мне совершенно не хочется писать им об этом или обсуждать это с ними: скорее всего, я, как обычно, только испорчу дело и опишу все так, что их оскорбит какое-нибудь выражение. Понимаешь, когда Син с малышом вернутся, я полностью поправлюсь и выйду из больницы и мастерская заработает на полную мощность, тогда я с удовольствием скажу папе: приезжай еще раз и погости у меня, чтобы мы могли кое-что обсудить. И в качестве учтивого жеста приложу к письму деньги на проезд. Это лучший план, какой я только способен придумать. До свидания, жму руку с благодарностью за все, и верь мне.

Твой Винсент

249 (218). Тео Ван Гогу. Гаага, пятница, 21 июля 1882, или около этой даты

Дорогой брат,

уже поздно, но все же мне хочется тебе написать. Тебя здесь нет, и я скучаю по тебе, и мне кажется, будто ты где-то рядом.

Сегодня я решил, что мое недомогание или, вернее, его отголоски – это нечто несуществующее. Хватит терять время – нужно продолжать работу.

Так что, в добром здравии или нет, я собираюсь опять заниматься рисованием с утра до вечера. Я не хочу вновь услышать: «Ах, это же всего лишь старые рисунки».

Я сегодня нарисовал этюд колыбели и добавил ему немного красок.

Кроме того, я работал над копией тех «Лугов», что послал тебе недавно.

Мои руки стали, как мне кажется, слишком бледными, но что поделать? Я также вновь начну бывать на свежем воздухе: то, что я не работаю, гораздо больше беспокоит меня, чем то, что это может мне как-то навредить. Искусство ревниво, оно не выносит, когда недомоганию придают больше значения, чем ему. Поэтому я собираюсь дать ему то, чего оно хочет. А это означает, что я надеюсь вскоре вновь отправить тебе несколько достойных работ.