Читаем Птица в клетке. Письма 1872–1883 годов полностью

Было бы гораздо лучше, если бы ты сейчас находился рядом и я мог бы еще сегодня днем все здесь тебе показать и обсудить с тобой. Но будем надеяться, что это произойдет в августе. Перед тем как затронуть всевозможные иные темы, должен тебе признаться, что один пассаж из твоего письма с описанием вечернего Парижа очень тронул меня. Он пробудил во мне мои собственные воспоминания, когда я точно так же любовался «Paris tout gris»[115] и был поражен этим чрезвычайно странным эффектом; при этом черная фигурка и типичная белая лошадь позволили оценить по достоинству утонченность этих необычных серых тонов. Эта темная нотка и белесоватость являются ключом к гармонии. И теперь, находясь в больнице, я по воле случая оказался под большим впечатлением от одного мастера, который гениально описывает этот серый Париж. В «Странице любви» Эмиля Золя я нашел несколько мастерски, мастерски написанных или нарисованных видов города, совершенно в духе простого пассажа из твоего письма. И эта маленькая книжка породила во мне твердое намерение прочесть всего Золя, из которого до той минуты я знал всего лишь пару коротких отрывков: к одному из них я пытался сделать иллюстрацию, «Ce que je veux», а другой фрагмент с описанием старого крестьянина в точности передавал рисунок Милле. В тебе заложено нечто чрезвычайно артистичное, брат, развивай это, позволь этому в той или иной манере укорениться и прорасти, не выдавай это первому встречному, но серьезно подумай об этом еще раз, и не беда, если в результате раздумий это примет более определенный вид и станет важным занятием для тебя. Но возможно, я вступил на запретную территорию, так что на сегодня довольно об этом. Повторю одно: в твоем коротком описании заложен «рисунок» – очевидный и понятный для меня, хотя ты еще не довел свое восприятие до того уровня, чтобы оно приобрело более крепкий каркас и встало на ноги, чтобы его увидели и ощутили все. Когда ты оставляешь описание, начинается настоящая боль и муки творчества – но у тебя чертовски хорошее творческое мышление. У тебя сейчас не получается продолжать, потому что ты не веришь сам в себя в этом смысле, иначе ты бы уже перепрыгнул этот ров. Дерзай! Все же довольно об этом. В твоем описании присутствует нечто je ne sais quoi[116]: дух – воспоминание – например, об акварели Боннингтона, только расплывчатое, словно в тумане. Знаешь ли ты, что рисовать словами – это тоже искусство, и это порой выдает дремлющую где-то скрытую силу, точно так же как голубое или серое облачко дыма выдает огонь в очаге.

Разумеется, я ценю то, что родители делали для меня, пока я болел, – ты помнишь, я тебе сразу же об этом написал, – и в той же мере ценю визит Х. Г. Т. Есть причина, почему я не стал тотчас сообщать родителям о Син или о чем-нибудь еще, а просто в двух словах рассказал им о своем выздоровлении. И вот почему: нечто из того, что произошло прошлым летом и этой зимой, будто железным заслоном отгородило прошлое от настоящего.

Я совершенно не намерен в той же манере, как в прошлом году, обращаться за советом к папе и маме или интересоваться их мнением, потому что уже тогда я воочию увидел разительные отличия в нашем образе мысли и представлениях о жизни. Тем не менее я от всей души желаю сохранить мир и убедить их, что будет неправильно, если они обратятся против меня, решив, будто я навоображал себе что-то, не зная, как взяться за дело, – уверяю, они заблуждаются, полагая, будто я настолько ошибочно оцениваю существующее положение вещей, что они должны меня «направлять».

Поверь, Тео, я говорю это не из-за горечи, презрения или неуважения к родителям – и не превознося себя самого, – но только для того, чтобы объяснить тебе кое-что, а именно: папа и мама – не те люди, которые способны понять меня, мои ошибки, мои лучшие стороны; они не могут поставить себя на мое место: споры с ними приводят только к разладу. Что же теперь делать??? Вот мой план, который, я надеюсь, ты одобришь. Я надеюсь все устроить так, чтобы в следующем месяце я сумел отложить 10, а лучше 15 гульденов. Тогда – но не раньше – я напишу родителям, что мне нужно поговорить с ними и что я хочу попросить папу еще раз приехать погостить за мой счет.

Тогда я покажу ему Син и ее малыша, которого он не ожидает увидеть, а также дом в ярком свете и мастерскую, полную вещей, над которыми идет работа, а сам я, надеюсь, к тому времени совершенно поправлюсь.

Перейти на страницу:

Все книги серии Персона

Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь
Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь

Автор культового романа «Над пропастью во ржи» (1951) Дж. Д.Сэлинджер вот уже шесть десятилетий сохраняет статус одной из самых загадочных фигур мировой литературы. Он считался пророком поколения хиппи, и в наши дни его книги являются одними из наиболее часто цитируемых и успешно продающихся. «Над пропастью…» может всерьез поспорить по совокупным тиражам с Библией, «Унесенными ветром» и произведениями Джоан Роулинг.Сам же писатель не придавал ни малейшего значения своему феноменальному успеху и всегда оставался отстраненным и недосягаемым. Последние полвека своей жизни он провел в затворничестве, прячась от чужих глаз, пресекая любые попытки ворошить его прошлое и настоящее и продолжая работать над новыми текстами, которых никто пока так и не увидел.Все это время поклонники сэлинджеровского таланта мучились вопросом, сколько еще бесценных шедевров лежит в столе у гения и когда они будут опубликованы. Смерть Сэлинджера придала этим ожиданиям еще большую остроту, а вроде бы появившаяся информация содержала исключительно противоречивые догадки и гипотезы. И только Кеннет Славенски, по крупицам собрав огромный материал, сумел слегка приподнять завесу тайны, окружавшей жизнь и творчество Великого Отшельника.

Кеннет Славенски

Биографии и Мемуары / Документальное
Шекспир. Биография
Шекспир. Биография

Книги англичанина Питера Акройда (р.1949) получили широкую известность не только у него на родине, но и в России. Поэт, романист, автор биографий, Акройд опубликовал около четырех десятков книг, важное место среди которых занимает жизнеописание его великого соотечественника Уильяма Шекспира. Изданную в 2005 году биографию, как и все, написанное Акройдом об Англии и англичанах разных эпох, отличает глубочайшее знание истории и культуры страны. Помещая своего героя в контекст елизаветинской эпохи, автор подмечает множество характерных для нее любопытнейших деталей. «Я пытаюсь придумать новый вид биографии, взглянуть на историю под другим углом зрения», — признался Акройд в одном из своих интервью. Судя по всему, эту задачу он блестяще выполнил.В отличие от множества своих предшественников, Акройд рисует Шекспира не как божественного гения, а как вполне земного человека, не забывавшего заботиться о своем благосостоянии, как актера, отдававшего все свои силы театру, и как писателя, чья жизнь прошла в неустанном труде.

Питер Акройд

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие
Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие

В последнее время наше кино — еще совсем недавно самое массовое из искусств — утратило многие былые черты, свойственные отечественному искусству. Мы редко сопереживаем происходящему на экране, зачастую не запоминаем фамилий исполнителей ролей. Под этой обложкой — жизнь российских актеров разных поколений, оставивших след в душе кинозрителя. Юрий Яковлев, Майя Булгакова, Нина Русланова, Виктор Сухоруков, Константин Хабенский… — эти имена говорят сами за себя, и зрителю нет надобности напоминать фильмы с участием таких артистов.Один из самых видных и значительных кинокритиков, кинодраматург и сценарист Эльга Лындина представляет в своей книге лучших из лучших нашего кинематографа, раскрывая их личности и непростые судьбы.

Эльга Михайловна Лындина

Биографии и Мемуары / Кино / Театр / Прочее / Документальное