Птица в клетке. Письма 1872–1883 годов

Рядом со мной висит пейзажный этюд Рулофса, рисунок пером, но я не могу тебе рассказать, как выразительны его простые контуры. В нем есть все.

Другой, еще более выразительный пример – большая ксилография Милле «Пастушка», которую я в прошлом году видел у тебя и которую сохранил в своей памяти. Кроме того, в этой связи следует упомянуть рисунки пером Остаде и Брейгеля Мужицкого.

Когда я вижу подобные результаты, то еще отчетливее понимаю, как велико значение контура. И тебе ясно, например из «Скорби», что я прилагаю огромные усилия для развития в этом направлении.

Однако, придя в мастерскую, ты поймешь, что я занят не только исследованием контура, но, как и любой другой художник, несомненно, чувствую силу цвета.

И я не отказываюсь создавать акварели, но все же в их основании лежит рисунок, из которого, помимо акварелей, произрастают всевозможные другие виды живописи, и со временем я, как и всякий художник, работающий с любовью, приобрету необходимые для этого навыки.

Я опять работал над той старой гигантской ивой с обрезанными ветками и полагаю, что она станет лучшей моей акварелью. Мрачный пейзаж: мертвое дерево на берегу поросшего ряской пруда, на горизонте – депо Рейнской железной дороги, где скрещиваются железнодорожные ветки, черные, покрытые копотью здания; дальше – зеленые луга, шлаковая дорога, небо с бегущими по нему облаками, серыми, с яркой белой каймой, и в просветах между ними – глубокая синева.

Короче говоря, я хотел нарисовать пейзаж таким, каким, по моему мнению, его видит и чувствует путевой сторож в кителе и с красным флажком в руках, думая: «Какой же унылый сегодня день».

Все эти дни я работаю с большим удовольствием, хотя время от времени меня беспокоят последствия болезни.

О рисунках, которые тебе предстоит увидеть, я думаю вот что: надеюсь, они послужат доказательством того, что я не остаюсь на одном и том же уровне, но развиваюсь в правильном направлении. Что касается продажи моих работ, я претендую только на следующее: я буду удивлен, если со временем мои работы не будут пользоваться таким же большим спросом, как работы других художников. Для меня не имеет особого значения, произойдет ли это сейчас или потом, полагаю, что постоянная и усердная работа с натурой – это правильный путь, который не может завести в тупик. Глубокое понимание и любовь к природе рано или поздно найдет отклик у любителей искусства. Долг художника – полностью погрузиться в природу и вложить весь свой разум, все свои чувства в работу, чтобы она стала понятна остальным. Но по-моему, работа ради коммерческого успеха – это не совсем правильный путь, а скорее надувательство ценителей искусства. Истинные мастера так не поступали, и признание, которого рано или поздно они добивались у публики, было следствием их искренности. Больше я ничего об этом не знаю и думаю, что это мне ни к чему. Направить усилия на то, чтобы найти почитателей и пробудить в них любовь, – другое дело, и, конечно, это не возбраняется. Но это не должно свестись к построению теорий, которые ни к чему не приведут и из-за которых время, предназначенное для работы, будет потрачено впустую.

В моих нынешних акварелях ты найдешь определенные недостатки, но все они будут со временем исправлены.

Уверяю тебя, я очень далек от какой-либо системы и вообще от того, чему мог бы следовать, – я не собираюсь загонять себя в какие-либо рамки. Это скорее существует в воображении Х. Г. Т., нежели в действительности. Что касается самого Х. Г. Т., ты понимаешь, что мои суждения о нем вызваны личными обстоятельствами и что я, например, совершенно не собираюсь навязывать тебе свое мнение о нем. Пока он думает и говорит обо мне то, что известно тебе, я не могу считать его ни другом, ни сколь-нибудь полезным мне человеком, а лишь противоположностью того и другого. Боюсь, его мнение обо мне пустило слишком глубокие корни, чтобы он его когда-нибудь изменил, тем более что, как ты сам утверждаешь, он не станет утруждать себя для того, чтобы пересмотреть или изменить некоторые вещи.

Когда я вижу, как местные художники, с которыми я знаком, мучаются с акварелями и картинами, не видя выхода, то порой думаю: «Дружище, проблема – в твоем рисунке». Я ни секунды не сожалел, что не продолжил сразу работы над акварелями и картинами. Уверен, я все нагоню, если продолжу трудиться, и моя рука больше не дрогнет при рисовании и построении перспективы. Но когда я вижу, как молодые художники строят композицию и рисуют по памяти – потом как попало, также по памяти, наносят всевозможные мазки, – затем отходят от картины и принимают очень задумчивый и хмурый вид, пытаясь понять, на что же это, черт возьми, похоже, и в итоге, как всегда по памяти, создают из этого тот или иной сюжет, мне становится от этого тошно и муторно, и я нахожу это чрезвычайно скучным и тяжеловесным.

The whole thing makes me sick![121]

И все эти господа постоянно спрашивают меня, не без некоей снисходительности: «Начали ли вы уже писать маслом?»