Птица в клетке. Письма 1872–1883 годов

Однако знай, брат, что я совершенно исключен из внешнего мира – кроме тебя, – значит я сходил с ума, пока не пришло твое письмо, в то самое время, когда мне было особенно тяжело чувствовать себя совершенно «стесненным», хоть я и молчал об этом, поскольку ставлю себя несколько выше забот, которые выклевывают мне печень; мне самому понятно это мучение, что поделаешь, но я не считаю его заслуженным. Что касается слов «я не хотел бы цвести, если бы ради этого другому пришлось завянуть», это – оно заключалось в том, что́ ты воспринял как ультиматум, – надеюсь, я мог бы сказать И «при деньгах», И в «агонии».

Твое заключение о том, что я говорил это, чувствуя себя «не стесненным», кажется мне несколько поверхностным или необдуманным: хотя это могло быть в моих выражениях, этого никак не было в моем настроении.

Хочу еще раз сказать тебе, что с тех пор, как я сюда приехал, мне нужно заботиться о том, чтобы мои принадлежности были в порядке, чтобы у меня были краски, чтобы я видел то и другое, чтобы платить за жилье, чтобы посылать что-то жене, чтобы гасить какие-то долги. Все это постоянно держало меня в затруднительном положении – если мягко выразиться. Прибавь к этому особое мучение… одиночество, и ты в самом деле больше не сможешь думать, что я когда-нибудь смогу почувствовать себя «не стесненным» или что я так чувствовал себя тогда.

Одиночество, говорю я, и не тайное, – одиночество, что постигает художника, когда первый встречный в непролазной местности считает его сумасшедшим, убийцей, бродягой и т. д. и т. п. Может, это и «маленькие горести», но истинные. На чужбине вдвойне странно и скверно, пусть даже этот край так вдохновляюще прекрасен.

Впрочем, я вижу в этом только тяжелое время, через которое нужно пробиться. Но самому можно исправить лишь немногое, а именно отношение людей, которых так хочется заполучить в модели, но не выходит.

Оглядываясь назад, я отчетливо вижу, как между тобой и мной возникло взаимное непонимание. Было время, когда ты предавался меланхолии и написал мне вот что: хозяева делают мою работу почти невозможной и я даже думаю, что они предпочли бы меня уволить, а не дать мне отпуск (подчеркнутое – в точности то, что некогда случилось со мной). И ты сказал: «Иногда я думаю, что должен просто исчезнуть» и еще – что идея заняться живописью, по крайней мере, не вызывает у тебя антипатии.

Ну что ж, тогда я откровенно высказал тебе все свои мысли о возможности того, что ты станешь художником, я сказал: ты сможешь это при условии, что сам этого хочешь, и я поверю в тебя как художника с той самой минуты, когда ты возьмешься за кисть, пусть даже буду в этом одинок.

Сказанное я повторю и в случае неудачи – катастрофы, – с этим ты тоже столкнешься впоследствии; чего тебе СЕЙЧАС недостает для «полного обновления», так это именно неудачи. Если бы тебя постигла катастрофа, благодаря ей ты, по-моему, стал бы более значительным человеком – да-да – при этом навсегда с болезненной раной.

Я бы предположил, что, только справившись с такой раной от катастрофы, ты поднимешься, а не будешь «стянут вниз».

Но твои последующие письма настолько отличались и по тону, и по содержанию, что теперь я говорю: если снаряженный тобой корабль в полном порядке, оставайся на нем.

Однако я раз и навсегда останусь при высказанном мной мнении, если из-за катастрофы ты окажешься в других отношениях с обществом. Если такое когда-нибудь произойдет, я скажу: пусть это станет для тебя знаком, чтобы полностью сменить профессию, а не начинать сначала, занимаясь тем же самым.

Но пока у тебя есть снаряженный корабль, я не советую отправляться в море на рыбацкой лодке. Хотя лично я не хотел бы возвращения на снаряженный корабль фирмы «Гупиль и К^о». В то время я думал: разразилась катастрофа, будь что будет.