Птица в клетке. Письма 1872–1883 годов

Если действительно будет так, я бы желал не оставаться долго в живых. Тем не менее, когда это гнетет меня сверх меры и становится слишком тяжело, спустя некоторое время приходит мысль, что, может быть, это страшный кошмарный сон и со временем мы сможем лучше понять его и разобраться в нем. Но разве это не реальность, и не должна ли она со временем становиться лучше, а не хуже? Без сомнения, вера в перемены к лучшему покажется многим глупостью и суеверием. Иногда зимой бывает такая лютая стужа, что думаешь: «Уже слишком холодно, какая разница, придет ли лето, плохое побеждает хорошее». Но нравится нам или нет, рано или поздно морозы заканчиваются, и одним прекрасным утром ветер меняется и начинается капель. Сравнивая естественное состояние природы с нашим расположением духа и нашими переменчивыми, как погода, обстоятельствами, я все же надеюсь, что они еще могут измениться к лучшему.

Напиши поскорее, ты меня этим очень порадуешь, письмо на всякий случай отправь по следующему адресу: J. Bte Denis, Rue du Petit Wasmes à Wasmes (Hainaut).

Вечером после твоего отъезда прогулялся в Вам. С тех пор написал еще один портрет.

Прощай, мысленно жму руку, и верь мне.

Искренне твой Винсент

155 (133). Тео Ван Гогу. Кюэм, приблизительно между вторником, 22 и четвергом, 24 июня 188 0[69]

Дорогой Тео,

пишу тебе с некоторой неохотой – я не делал этого уже давно, по многим причинам. Ты сделался для меня в какой-то мере чужим, а я – для тебя, возможно, больше, чем ты думаешь, и, возможно, нам не стоит продолжать все это.

Может, я и не стал бы писать ничего сейчас, если бы не мои обязательства, из-за которых возникла необходимость написать тебе. Если бы, говорю я, ты сам не вызвал к жизни эту необходимость. В Эттене я узнал, что ты послал мне пятьдесят франков, – ну что ж, я принял их. Разумеется, с неохотой, разумеется, с довольно грустным чувством, но я оказался в некоем тупике или затруднении, и как поступить иначе?

Итак, я пишу тебе, чтобы поблагодарить.

Как ты, возможно, знаешь, я вернулся из Боринажа, отец заговорил о том, что мне надо бы оставаться неподалеку от Эттена, я сказал «нет», и, полагаю, это к лучшему. Я против своей воли стал в семье кем-то невозможным и вызывающим подозрения, во всяком случае, мне не доверяют – и могу ли я быть хоть как-то полезен в чем-нибудь?

Вот почему я прежде всего склонен думать, что самое выгодное, самое лучшее и самое разумное для меня – уйти и держаться на приличном расстоянии, словно меня и нет. Что для птиц – линька, время смены перьев, то для нас, людей, – бедствие или несчастье, трудная пора. Можно так и застрять в этом времени линьки, а можно выйти из нее обновленным, однако такое не делается публично, это вовсе не забавно, это невесело, а потому следует скрыться. Что ж, пускай. Теперь же, хоть это отчаянно трудно – вернуть себе доверие всего семейства, возможно не лишенного предрассудков и других подобных им почтенных и модных свойств, я не совсем отчаиваюсь и верю, что понемногу, медленно, но верно восстановится сердечное согласие с теми и этими.

Кроме того, я в первую очередь хотел бы, чтобы это сердечное согласие – если не сказать больше – восстановилось между отцом и мной, и я также очень надеюсь, что оно восстановится между нами двоими. Сердечное согласие бесконечно лучше разногласий.

А теперь мне придется докучать тебе отвлеченными материями, но я хотел бы, чтобы ты отнесся к ним терпеливо.

Я подвержен страстям, способен совершать и совершаю более или менее безрассудные поступки, в которых мне случается более или менее раскаиваться. Мне случается говорить и действовать слишком поспешно, когда стоило бы проявить больше терпения и подождать. Думаю, другие порой тоже могут поступать столь же опрометчиво. Так оно есть, и что тут поделаешь, надо ли считать себя опасным, ни на что не способным человеком? Я так не думаю. Но следует любыми способами извлекать выгоду даже из этих страстей. К примеру, назову одну из страстей: я имею более или менее неудержимую страсть к книгам и потребность постоянно образовывать себя, учиться, если угодно, точно так же как я имею потребность есть свой хлеб. Ты сможешь это понять. Когда я был в другом окружении, в окружении картин и предметов искусства, я, как ты знаешь, воспылал к этому окружению сильнейшей страстью, доходившей до восторга. И не раскаиваюсь, и теперь, вдалеке от той страны, я тоскую по стране картин.

Как ты, наверное, хорошо помнишь, я прекрасно знал (и, пожалуй, знаю до сих пор), что такое Рембрандт, и что такое Милле, и Жюль Дюпре, и Делакруа, и Миллес, и М. Марис.

Что ж – сейчас у меня нет этого окружения, но нечто, называемое душой, будто бы не умирает и живет всегда, и всегда, всегда, всегда ищет чего-то.