Птица в клетке. Повесть из цикла Эклипсис (Затмение)

Они говорили долго и, к удивлению Руатты, не о Ланкмаре. Ему было бы неприятно выдавать оборонные секреты страны, ставшей ему второй родиной. Из всех государств Иршавана девять княжеств Ланкмара больше всего напоминали Криду, хотя сходство было поверхностным. Ланкмар прогнил, и мечи аррианок взрежут его, как нарыв. Но война не партия в шахматы и не хирургическая операция. Война в Иршаване куда более уродлива, примитивна и грязна, чем в Пандее. Но кто он такой, чтобы сдерживать неизбежное? Александре предначертано завоевать весь Иршаван, а ему уступить ей дорогу. В его помощи она не нуждалась.

Аллегорически выражаясь, доспехи Ашурран пришлись Александре впору, хотя их устремления были очень различными. Ашурран стремилась к славе, а Александра жаждала контроля, могущества, власти. Ашурран желала чародея Руатту ради него самого, Александра лишь потому, что он ей отказывал. Как только великий чародей дал понять, что готов отдаться, она потеряла к нему всякий интерес, кроме академического. Конечно, и ложная память о пережитых с ним плотских радостях помогла.

Неожиданно кстати пришлось честолюбие Ашурран, привнесенное «Цепями прошлого». Гордость, а не гордыня, чувство чести, желание возвыситься над окружающими за счет личных качеств, а не за счет подавления чужих все, чего Александре прежде не хватало, вдруг расцвело прямо на глазах Руатты. И его слова об общественном благе и справедливом государственном устройстве больше не падали в пустоту, как раньше. Об этом они и говорили что бывают другие миры, кроме Иршавана, более подходящие для довольства и счастья. И как он старался не рассказывать о своей родине, так и она, казалось, скрывает от него, откуда начался ее путь и куда лежит дальше.

Прощаясь, Руатта устроил целое представление для ее воительниц: прижался к Александре всем телом и припал к ее рту в таком долгом поцелуе, что оба едва отдышались. Воительницы взревели от восторга и застучали мечами о щиты. Ни у кого не осталось сомнений, что чародей Руатта покорился королеве Арриана, хоть и не остался в ее шатре наложником. Она легко подняла его на свою колесницу и самолично отвезла до границы святой земли.

Кинтаро и не подумал нарушить приказ Руатты. На самом деле он был совершенно не против оставить как можно большее расстояние между собой и чародеем со всеми этими чокнутыми бабами, лишь только Альва окажется в его руках. Случилось это буквально: одноглазая аррианка, к которой он проникся особенным отвращением, скинула Альву с колесницы прямо в его объятия и протянула руку. Кинтаро бросил ей бутылку, не особенно заботясь, как она будет ловить, схватил рыжего в охапку и прыгнул в портал.

— Ошейник! вскрикнул Альва, но уже тогда, когда Кинтаро упал на ковер и уронил его на себя.

Они лежали в высоком шатре, застеленном коврами. За откинутым пологом открывался вид на безбрежное море. Местность была очень похожа на ту, где они высадились после крушения «Леопарда». Восточное побережье, самый выступающий мыс, ближайшая к Поясу Бурь точка, как говорил Руатта.

Кинтаро засунул пальцы под серебряный ошейник рыженького, покрутил его и не нашел застежки. Опять магия, черт бы ее побрал.

— А что, красивая цацка, тебе идет, попробовал он утешить Альву.

Кавалер сверкнул глазами и дал ему пощечину:

— Это рабский ошейник, я не собираюсь его носить, даже если магия мне не понадобится!

— Ничего, Руатта снимет, когда вернется.

— Если вернется! Как ты мог его там бросить?

— Знаешь ли, твоему отцу трудно в чем-нибудь отказать.

— Да уж, похоже, ты только тем и занимался, что не отказывал ему, ядовито заметил Альва, окидывая взглядом своего степняка. Цацки, смотрю, уж получше моих! Заработал, да?

Кинтаро выглядел роскошно. Ни дать ни взять степной авантюрист из второсортного любовного романа. Штаны в такую обтяжку и такие высокие сапоги до середины бедра сотворит, пожалуй, только чародей, а не сапожник с портным. На нем снова были серьги, которых он сто лет не носил, браслеты на запястьях и выше локтей, ожерелье из фигурок пантер на шее. Как раз пониже выразительного засоса. И волосы лишь небрежно схвачены лентой, как будто не было времени их заплести. Кинтаро в таком замешательстве поправил браслет над локтем, так виновато отвел глаза, что если бы у Альвы были хоть какие-то сомнения, они бы немедленно развеялись.

— А теперь послушай меня, и повторять я не буду! прошипел он, схватив Кинтаро за отвороты кожаной безрукавки. Если ты хоть раз еще, один-единственный раз взглянешь в его сторону, хотя бы бровью поведешь, хотя бы…

И вдруг мир перевернулся, и оказалось, что Альва лежит под Кинтаро, а не на нем, и степняк исступленно целует его лицо, глаза, губы.

— Да я месяц ни на кого вообще, кроме тебя, не взгляну! выговорил он хрипло и страстно, и надо было знать Кинтаро, чтобы понять, насколько невероятное обещание он дает. Когда я тебя забыл, такая тоска брала, что хоть волком вой. Да я бы хоть со всем войском этой стервы трахнулся, лишь бы тебя вернуть!