Птица в клетке. Повесть из цикла Эклипсис (Затмение)

Автором «Птицы в клетке» была Айрис Айронсайд, давняя подруга Фэйд. Они познакомились в Джинджарате, где та преподавала в школе при криданском посольстве, а вечерами увлеченно предавалась писанию пьес. Став владелицей «Белет», Фэйд распорядилась немедленно их издать. Через год Айрис Айронсайд уже была одним из самых популярных авторов, пишущих для театра. Пьесу «Птица в клетке» выразительную, сильную, полную циничного юмора она написала по истории любви принца Хасидзавы и воительницы Ашурран и посвятила Фэйд. Она рассчитывала, что принца сыграет Эсса Элья, это действительно была роль «под него», а сама Фэйд могла бы сыграть Ашурран. И сыграла бы, если бы капризный Эсса Элья наотрез не отказался выходить с ней на сцену. Директор театра пытался его уговорить, упирая на то, что семья леди Филавандрис покровители театра, что сама Фэйд, как владелица издательства, платит множеству авторов и театральных критиков… Эсса Элья злобно сверкнул глазами и заявил, что господин директор может сам лизать задницу леди Филавандрис, а он, Эсса Элья, в любой момент может уйти в «Элефтерию», тем более что ему предлагали там жалованье в полтора раза больше и гримерку побольше директорского кабинета. Конечно, оба понимали, что Эсса Элья никуда не уйдет; ни один театр в стране и за ее пределами не мог сравниться с Королевским, но директор отступился, и Фэйд, узнав об этом, отступилась тоже. Для нее давно не было секретом, как к ней относится Эсса Элья. Услужливые доброжелатели передавали ей его пьяные и трезвые высказывания, резавшие ее, как ножом. Мысль о том, чтобы держать Эссу Элью в объятиях хотя бы на сцене, под взглядом тысячи глаз и светом сотни ламп, была соблазнительной, но от нее пришлось отказаться.

Сколько она ни платила шпионам и приятелям Эссы, сколько ни собирала сплетен, причина столь упорного к ней отвращения оставалась загадкой. Единственным подходящим объяснением было ее происхождение. Родной дед Фэйд, знавший Кинтаро лично, утверждал, что сходство очевидно и несомненно. Однако что мог иметь Эсса против степняков вообще и данного конкретного в частности, если детство свое и юность провел на границе?

Факт оставался фактом: кавалер Таэлья слышать не хотел о Фэйд Филавандрис. Приглашений туда, где должна была появиться она, не принимал; случайно оказавшись в одном помещении, демонстративно вставал и уходил. В сущности, единственной возможностью беспрепятственно видеть его для Фэйд оставался театр. Она не пропускала ни одной премьеры с участием Эссы Эльи, на многие спектакли ходила по несколько раз, посылала ему роскошные букеты роз и мелкие подарки без визитных карточек, через подставных лиц, чтобы он не отослал их обратно.

С горя она познакомилась с дядей кавалера Таэльи. Итильдин мало появлялся в обществе, его считали холодным и замкнутым и немало злословили на его счет. «Итильдин тан Ахайре» и «соломенная вдова» это еще самое безобидное, что болтали про него аристократы. Доля правды в этих шутках была, ведь именно он стал опекуном юного Таэссы, когда кавалер Ахайре отплыл на Заокраинный Запад, и дожидался его, как верная жена. Приставка «тан» в незапамятные времена и служила для именования жены фамилией мужа устаревший и отмерший обычай. Друзьями они не стали, слишком он был немногословен и сдержан. Фэйд расспрашивала его об отце, но он стеснялся касаться интимных подробностей и потому много рассказать не мог.

Фэйд уважала эльфа и даже чуть-чуть робела. Но как мужчина он ей совсем не нравился. «Почему его находят красивым?» недоумевала она. Слишком нечеловек. Зато полуэльф Таэсса казался ей прекраснее всего, что она когда-либо видела в жизни, в мужчинах и женщинах, в Криде и за ее пределами, на суше и на море, в горах и на равнинах. Кровь смертных и Древних, слившаяся в нем, дала удивительную, экзотическую красоту, не похожую ни на что. Он взял лучшее от людей и от эльфов изящную фигуру, невыразимо прекрасный разрез глаз, брови, чуть поднятые к вискам, удлиненные ушные раковины, кисти и стопы. Уши у него не заострялись подобно эльфийским, но были к тому близки. Глаза изумрудные, малахитовые, бирюзовые, аквамариновые, цвета морской волны, цвета нефрита, слишком часто меняющие цвет, чтобы можно было описать их иначе, чем банально: «зеленые». Слишком светлые для человека, даже для северянина, но темнеющие в приступе гнева или страсти. Волосы у его были, как сплав серебра с золотом ни то и ни другое, и в то же время то и другое одновременно. Казалось, каждая прядка и даже каждый отдельный волосок имеет свой редкий неповторимый оттенок. На сцене он часто носил парики, или штатный театральный маг накладывал заклинания, так что Фэйд видела его и блондином, и брюнетом, и огненно-рыжим, как его отец, и со снежно-белой шевелюрой Фаэливрина, но собственные его волосы нравились ей больше всего, и она даже подкупила парикмахера, чтобы получить прядку и узнать, каковы они на ощупь.

Кавалер Лиотта, услышав об этом, сказал:

— Скоро ты его ношеное белье станешь покупать?

— А что, кто-то продает? грустно пошутила Фэйд.