Птица войны

Хлопоты по хозяйству отняли у него немного времени. Поскольку в записке, кроме указания о свиньях, ничего другого не было, Генри ограничился тем, что приготовил месиво и налил воды в колоду. Пополнив бочку несколькими ведрами, он счел свою миссию исчерпанной. Возможно, во дворе нашлись бы еще и другие, важные, с точки зрения отца, дела, но размышлять на этот счет Генри не стал. Достаточно было и того, что он сделал.

Сегодня Генри твердо решил вырваться в горы. Раньше никак не удавалось: отец непременно придумывал ему работу. За неделю Генри, в сущности, носу не показывал с фермы - только однажды выбрался на пастбище. А ведь совсем рядом, милях в трех, громоздились заманчивые зеленые хребты, за которыми... Вот именно - что там, за ними? Воображение Генри работало все эти дни так усердно, что терпеть дольше стало невмоготу.

Сборы в дорогу были короткими. Сунув ноги в башмаки и набросив на плечи долгополую отцовскую куртку с множеством прекрасных, почти целых карманов, молодой Гривс исследовал кладовку. Там он обнаружил все, что искал: большой складной нож с рукояткой из бычьего рога и моток веревки. Оставалось взять несколько лепешек и спички. Было бы совсем здорово, если бы отец забыл запереть окованный медными пластинами ящик, где хранились ружья, патроны и порох. Но старый Гривс редко что забывал. Потрогав увесистый замок, Генри вздохнул, запер дом на засов и, шаркая башмаками по гравию, зашагал на северо-восток. Заблудиться он не боялся. От пастуха-маорийца Етики он знал, что где-то внизу у ручья есть тропа. По ней работники отца раз в лунный месяц ходят через горы в каингу - деревню родного племени.

День обещал быть знойным. Трех часов не прошло, как встало солнце, а роса уже исчезла и трава была как сено. Спускаясь с холма, багряного от гроздьев цветущего новозеландского льна, Генри клял себя за отцовский балахон: карманы карманами, а в жару куда умнее было бы взять мешок.

Но не тащиться же снова в гору...

У подножия посевы кончались, началась роща. Огромные, как пальма, папоротники, сомкнув разлапистые зонты, прикрыли тропу надежной крышей, которую лишь кое-где пробивали плоские столбики солнечных лучей. Роща еще хранила влажную свежесть утра, и Генри, с облегчением вздохнув, умерил шаг. Как ни торопился он выйти к ручью, не глазеть на окружающий его странный зеленый мир он не мог. Он не мог не дивиться на обросшие древними лишайниками деревья с пластинами вместо хвои, на широколистые гиганты, скрученные связками скользких лиан, на выступающие из земли узловатые корни, напоминавшие напрягшиеся великаньи жилы, на тонконогие пальмы - султанские опахала, на непроходимые и бесконечно разнообразные кусты, на белесые плети ползучих, угнездившихся в ветвях растений...

Генри то и дело сбивался с тропы, хитро петлявшей в новозеландском лесу. Само ее существование здесь казалось непонятным и вздорным: не верилось, что кто-то когда-то осмелился пропороть ею этот зеленый, буйно расцветший лес.

Только через четверть часа Генри выбрался из столпотворения стволов, лиан и кустарников. И, оглянувшись, понял, что позади остались не зловещие дебри, а всего лишь обыкновенная рощица, какую встречаешь в Новой Зеландии чуть не на каждом шагу.

Теперь он стоял на опушке, ручей шелестел камешками ярдах в десяти, а дальше, на целую милю окрест, стлалась заросшая мохнатым кустарником долина. С трех сторон ее обступали горбатые горы. Генри прошелся немного вдоль ручья, но откуда-то сбоку снова услужливо выползла тропа - на этот раз вполне приличная, утоптанная тропа, не чета прежней.

Стянув с себя постылый балахон, Генри закинул его на плечо и бодро запылил башмаками, держа курс на серо-зеленые нагромождения скал.

* * *

... Окаменев, они молча пялились друг на друга из-за обломка скалы. Тот, у кого было два глаза, чувствовал: еще мгновенье - и трепещущее сердце оторвется, подпрыгнет и застрянет в пересохшем горле.

Переживал ли так второй - тот у кого было три глаза? Вряд ли. Загадочное спокойствие светилось в его неподвижном взгляде, и длинный рот, кончающийся в складках шеи, казалось, готов был раздвинуться еще шире в демонической усмешке.

Но вот трехглазый шевельнул пятерней камешек, презрительно тряхнул петушиным гребнем и, волоча хвост, нехотя втиснул свое шершавое, отливающее маслянистой желтизной тело в расселину.

Генри перевел дух. Если б смог, он отвернулся бы от самого себя. Никогда не считал себя Генри трусом. Никогда. Теперь знает точно: он заурядный трус.

Большая ящерица... Пусть даже очень большая ящерица. Допустим, кошмарная три глаза, гребень. Но помирать от страха оттого, что встретил ящерицу не с ладонь, а с целую руку...

Генри сплюнул и, задрав голову, с неприязнью посмотрел на все еще далекую вершину. Час, а может, и все два карабкается он по уступам, а оглянешься будто и не поднимался. По словам Етики, идти следовало через какое-то ущелье. Тогда, не забираясь на верхушку, попадешь на ту сторону горы. Но где оно, это ущелье?

Он поймал себя на мысли о возвращении, и ему стало стыдно.