Птица войны

В конце этого письма вы прочтете несколько строк, написанных вашим отцом. Не знаю, что именно он хочет сообщить вам, но о самом Сайрусе Гривсе я уже составил вполне определенное мнение, которое, скажу вам прямо, много лучше, чем ваше, Генри, представление о нем. Да, вы были во многом правы, осуждая отца: он действительно старый хитрец и плут, порой неразборчивый в средствах, порой чрезмерно эгоистичный, своекорыстный и алчный. Все это в нем есть, и тем не менее его горячее чувство к вам, Генри, оказалось выше всего остального. Я знаю, что Сайрус Гривс способен пойти сейчас ради вас на любой риск и любые жертвы. Больше того, ваша история, которую он узнал от меня, подействовала на него чрезвычайно. Если бы вы только слышали, как бранит он сейчас не только губернатора, но и королеву!.. И что удивительнее всего, ваш отец искренне злорадствует при каждом известии об успехах нгапухов, войне с которыми пока не видно конца.

Впрочем, на него повлияло, видимо, не только отцовское чувство. Недовольных среди мелких колонистов становится все больше: правительство и «земельные акулы» здорово прижали переселенцев — большинство из них батрачат по найму. Вы, наверное, слышали о забастовке в Нельсоне? Триста английских рабочих — это для Новой Зеландии не шутка. Недаром против них двинули целое войско.

Да, друг мой Генри, наступают горячие времена. А вы как, не остыли, дружище? Человек вы мужественный и честный, хоть и… Впрочем, сами додумайте это «хоть». Главное, помните: ничто не напрасно, ничто не бесследно. Вы еще подеретесь, попомните мое слово.

Да, совсем забыл: познакомился я с вашим Джонни Рэндом. Из волонтеров он ушел — говорит, что слишком уж было противно. В вашей судьбе Джонни заинтересован горячо, а связи среди солдат у него обширные. Короче, не вешайте носа, Генри Гривс.

До встречи, Хенаре!

Ваш Вильям Эдвуд».

Приписка Сайруса Гривса:

«Генри, сынок, не бойся, все будет в порядке. А мы с тобой уедем в Англию, и девчонку желтую можешь взять. А здесь жить нельзя, потому что правды нет. Жди, сынок, выручу скоро».

Письмо второе. Адресовано доктору Вильяму Эдвуду. Передано тюремным надзирателем в руки Сайруса Гривса.

«Январь, 28 дня, 184… года

Досточтимый сэр! Дорогой мой мистер Эдвуд! Нет слов, чтобы выразить благодарность, которую я испытал, получив неожиданно ваше письмо. Оно не просто обрадовало — оно укрепило меня в мыслях, которые все чаще и чаще приходят ко мне в эти бесконечные часы вынужденного одиночества. Не смейтесь, но я немножечко рад своему заключению: сейчас у меня, как никогда ранее, есть возможность обдумать, взвесить и заново оценить все пережитое, каждый свой поступок, намерение и слово. И многoe, очень многое из того, о чем я мечтал и что делал, предстает сейчас предо мной в ином свете, нежели когда-то, до моего прихода к нгати, до страшной осады и до знакомства с вами.

Простите меня, дорогой мой друг, если я не смогу высказать достаточно связно все то, что в последнее время обуревает меня. Поймите меня, сэр, нельзя остаться спокойным, если чувствуешь, что пред тобой наконец-то открылся истинный смысл и твоей жизни, и тех событий, в круговорот которых ты был вовлечен.

За два месяца, проведенные за решеткой Оклендской тюрьмы, в моей памяти многократно всплывал ваш вопрос: жалею ли я, что связал свою судьбу с маори? И всякий раз после долгих и трудных раздумий я отвечаю себе: нет, не жалею! Как бы скверно ни сложилась моя дальнейшая судьба, я твердо знаю, что не отрекусь от этих слов и не упрекну себя за сделанный выбор.

Но если бы вдруг появилась возможность начать все сначала, я уже никогда не повторил бы той ошибки, которую я сейчас осознал и за которую расплачиваюсь столь мучительными терзаниями совести. Впрочем, ошибка ли? Скорее, жестокое заблуждение, родившееся в незрелом уме. «Только ребенок радуется треснутой бутылке», — говорит маорийская поговорка. Таким неразумным дитятей был я. Я пришел к маори, чтобы научить их «правильно» жить. Я смотрел на них с высоты своей «правды», и мне казалось, что я знаю лучше, чем сами нгати, что для них добро и что для них зло.

Увы, мистер Эдвуд, только сейчас я стал понимать, насколько бесчеловечно и даже преступно думать так о маори. Никто не смеет распоряжаться судьбами народов, навязывая им свою волю. Ведь «цивилизаторы» в английских мундирах тоже уверены, что пришли они сюда с благороднейшей целью. Они считают, что их высшая «правда» дает им право жечь маорийские деревни, уничтожать посевы, убивать женщин и детей. Любую свою подлость и любое преступление они готовы назвать необходимым деянием на благо маори. Мистер Эдвуд, поймите меня… Я не ставлю себя на одну доску с тем, кто протянул свою хищную лапу к землям гордых сынов Аотеароа. Мои намерения были бескорыстными, я искренне желал маорийцам добра и счастья. Но так же, как и грабители в английских мундирах, я навязывал нгати то, что им было и не нужно, и чуждо. Я не понимал, что нет правды выше той, которой живет народ, и что всякое насилие над жизнью не имеет оправдания.