Птицефабрика на подворье. Осушение стен с помощью электроосмоса...("Сделай сам" №3∙1999)

Не забывали, конечно же, и отдыхать. После нескольких партий на бильярде — обед, приготовленный под руководством Арины Родионовны. Провиантские запасы Михайловского были неисчерпаемы. Как и положено, здесь было все, что требовалось хорошей кухне: куры, утки, гуси, индюшки, овцы, телята, коровы и пчелы. Молока, масла, сметаны, творогу, сливок было преизрядно. Река, озера изобиловали карасями, лещами, сомами, раками. О лесных ягодах и грибах и говорить не приходится. Изобильно плодоносил и дедовский сад с антоновкой, боровинкой, грушовкой, очаковскими сливами, вишнями, грушами. Любимым деревенским вареньем Пушкина было крыжовенное. Да и как было не любить его, коль варилось оно по всем старинным народным правилам. Сам же Александр Сергеевич, говорили, большой был охотник бродить по ближним лесам, собирая грибы.

…Как сладостно твое святое
                                       хлебосольство
Нам баловало вкус и жажды
                                       своевольство;
С каким радушием — красою древних
                                       лет
Ты набирала нам затейливый обед!
Сама и водку нам, и брашна подавала,
И соты, и плоды, и вина уставляла
На милой тесноте старинного стола! —

строки эти писаны Николаем Языковым. Его няня любила больше всех иных друзей пушкинских. В подарок Николаю Михайловичу Арина Родионовна преподнесла сделанную крепостным мастером-умельцем музыкальную шкатулку — дубовую, прямоугольной формы, отделанную красным деревом. В крышке ее было небольшое отверстие, как у копилок. Автор знаменитой песни «Нелюдимо наше море», кажется, тоже отвечал няне большой симпатией, ведь сколько поэтических строк посвятил он этой старушке!

Вон там — обоями худыми
Где-где прикрытая стена,
Пол нечиненный, два окна
И дверь стеклянная меж ними;
Диван под образом в углу,
Да пара стульев; стол украшен
Богатством вин и сельских брашен,
И ты, пришедшая к столу!
Мы пировали. Не дичилась
Ты нашей доли — и порой
К своей весне переносилась
Разгоряченною мечтой…

«Это была старушка чрезвычайно почтенная — лицом полная, вся седая, страстно любившая своего питомца, но с одним грешком — любила выпить…» — такой помнила ее М.И. Осипова. В Тригорском очень волновались, как переживет няня насильственный отъезд Александра Сергеевича из Михайловского? После прихода фельдъегеря в Михайловское с приказом отбыть Пушкину в Москву та в слезах прибежала к Осиповым-Вульф. На вопрос, не прихватил ли офицер каких бумаг, с наивностью ответствовала:

— Нет, родные, никаких бумаг не взял и ничего в доме не ворошил; после только я сама кой-что поуничтожила.

— Что такое?

— Да сыр этот проклятый, что Александр Сергеевич кушать любил, а я так терпеть его не могу, и дух от него, от сыра-то этого немецкого, такой скверный.

…И страсбургский пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.

Вот об этом сыре и говорила старушка, именуя его немецким. Название же его произошло от Лимбургского герцогства, существовавшего когда-то на территории нынешней Бельгии. А живым окрестил его поэт, вероятно, потому что в лимбургском сыре имеется плесень.

Искренность и непосредственность няни умиляли Пушкина. «Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, — писал он из Михайловского Вяземскому, — но встреча моей дворни, хамов и моей няни — ей-богу, приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр. Няня моя уморительна. Вообрази, что 70-ти лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы, вероятно, сочиненной при царе Иване…». А старушка по своей наивности просто-напросто хотела уберечь «любезного друга» Александра Сергеевича от царской немилости.

Но ведь и он, «любезный благодетель» нянин, отвечал ей такой же любовью. «Чуть встанет утром, уже и бежит ее глядеть: «здорова ли, мама?» — он ее все мама называл. А она ему, бывало, эдак нараспев: «батюшка, ты за что меня все мамой зовешь, какая я тебе мать».

— Разумеется, ты мне мать: не та мать, что родила, а та, что своим молоком вскормила.

— И уже чуть старуха занеможет там, что ли, он уж все за ней», — вот такое найдем мы в воспоминаниях бывшего кучера Пушкина, дворового села Михайловского Петра Парфенова.