Птицеферма

Кусаю губы, на глазах выступают злые слезы, пытаюсь незаметно сморгнуть их, но не получается. Ни черта у меня не получается.

Лучший курсант потока… Этим ты гордилась, дура?

– Эмбер, ты же умная девочка, сама все понимаешь, – продолжает увещевать мать моего лучшего друга. – Пообещай мне, и я успокоюсь. Если между вами ничего нет, это обещание ничего тебе не будет стоить.

В глазах женщины мольба и бесконечная любовь к сыну.

– Пообещай, пожалуйста. – Снова пытается взять меня за руку.

Тошно.

– Обещаю. – Резким движением вырываю кисть и бросаюсь к выходу.

Будучи уже у самой двери, слышу быстрые шаги по лестнице со второго этажа.

– Эм, ты куда?

Не оборачиваюсь.

– Янтарная!

Распахиваю дверь.

– Мам, вы что, поссорились?..

Дальше не слушаю – дверь захлопывается за моей спиной…

Холодная, кажущаяся в темноте черной вода в очередной раз смыкается над моей головой, а затем выпускает обратно.

Триггер. Снова.

Ощущение невыплаканных слез в горле.

Горечь во рту.

Глава 10

Стоит выбраться на берег, как сразу же начинают стучать зубы. Ветер бьет по мокрой коже как плеть.

После жаркого дня – холодная ветреная ночь. Вчера же духота стояла круглые сутки. В этом вся Пандора: загадка – никто не знает, как поведет себя планета через несколько часов.

Река сегодня шумит особенно громко, с ревом несется по руслу, разбрасывая в разные стороны ледяные брызги, словно иглы, впивающиеся в кожу. Отхожу подальше, выжимаю волосы.

Спина почти не болит, холод – неплохая анестезия. Зато тело бьет крупная дрожь, и зуб на зуб не попадает.

– Если бы я знал, что тебе вздумается поплавать, прихватил бы с собой полотенце!

Едва не приседаю от неожиданности. Ветер и шум воды полностью заглушили другие звуки, и я не услышала ни шагов, ни треска потревоженных веток.

– Что ты здесь… делаешь? – задаю вопрос, кое-как справляясь со стуком зубов; холод парализует. Крепко обнимаю себя руками, но руки тоже ледяные, и теплее от такой защиты не становится.

– Ты же хотела поговорить. – Фигура Пересмешника отделяется от кустов, растущих на берегу плотной стеной. Пожалуй, если бы он сам сперва не подал голос, я не узнала бы его в темноте.

Поговорить… Хмыкаю себе под нос. Поговорить я хотела после ужина. В бараке, полном других людей, или хотя бы поблизости. В помещении либо на освещенной территории, а не среди ночи и в темноте.

Не думаю, что кто-то из жителей Птицефермы бросился бы мне на помощь в случае беды, но, по крайней мере, заметили бы, если бы что-то произошло. А здесь и сейчас… У меня нет никакого оружия. Поблизости ни одной крупной палки или ветви, под ногами мелкие камушки – ни единого булыжника. Что я сделаю с ним голыми руками, если он решит напасть?

Я и сама почти что голая.

Все эти мысли вереницей проносятся в голове, пока я стою и смотрю прямо перед собой – на темную высокую фигуру человека, тоже остановившегося и пока не предпринимающего попыток приблизиться.

Пересмешник не выглядит опасным, ведет себя не вызывающе – напротив, дружелюбно, – но нельзя забывать о месте, где мы находимся. Больше нельзя. Олуша тоже казалась мне безобидной.

Неловко переступаю с ноги на ногу, поскальзываюсь и чуть не падаю, но меня ловят теплые руки. Я так замерзла, что они кажутся раскаленными.

Ну и быстрая же у него реакция. Но об этом думаю уже после. Потому как, едва восстановив равновесие, отшатываюсь. Одно дело – обниматься на глазах у всей Птицефермы, чтобы избежать казни, и совсем другое – здесь, наедине, в темноте.

Вопреки моим ожиданиям, Пересмешник не настаивает на дальнейшем физическом контакте, наоборот, поднимает руки, то ли сдаваясь, то ли пытаясь продемонстрировать, что не опасен.

– Ты вся дрожишь, – комментирует.

Знаю. А еще я на ощупь как ледышка.

– Я в курсе, – буркаю сквозь стучащие зубы. Скорей бы в тепло, но до лагеря еще идти и идти. – Зачем ты сказал, что был со мной в ночь убийства Чижа? – спрашиваю в лоб. Хочу поскорее разойтись, но и упустить возможность задать свой вопрос не могу.

Пауза. Молчание. Хотела бы я видеть в этот момент его лицо. Однако слишком темно: различаю лишь силуэт и блеск глаз.

– Тебя бы повесили, – отвечает наконец. – По-моему, все очевидно.

– Может, это было заслуженно, – огрызаюсь. То, что на сто процентов знать о моей невиновности может только один человек – настоящий убийца, – не дает мне покоя.

Пересмешник усмехается. Не весело, а скорее издевательски.

– В прыжке била? – интересуется. Ясно, или сам приложил руку к убийству, или тоже заметил угол, под которым был нанесен жертве удар.

Дергаю плечом и только потом понимаю, что, возможно, собеседник не рассмотрит в темноте моего жеста.

– Это ты его? – Не рассчитываю на чистосердечное признание, но, может, мне удастся прочесть между строк? Не каждый день человека обвиняют в убийстве.

– Не я. – По тону и короткому ответу можно прочесть… ничего.

А Пересмешник зачем-то делает шаг назад и стаскивает через голову футболку.

Не шевелюсь, хотя и напряжена как натянутая струна. Если я поторопилась с выводами, раньше времени решив, что новичок не станет нападать, что ж, я готова сопротивляться.