Птицы его жизни

– Но… Как ты догадалась? А, ты, вероятно, видела мои фотографии… у них?

– Нет, у них, как ты выражаешься, не осталось ни одной твоей фотографии, только одна детская… И по ней в компьютере удалось воссоздать…

– А кто постарался? Андрей Олегович?

– Нет. Частный детектив, которого наняла твоя мама, она ищет тебя…

– И ты сказала, что знаешь меня?

– Я сказала, что на том снимке ты похож на Мирослава Гончара, гончара по профессии. А Людмила Арсеньевна усомнилась… Сказала, что ты в юности был страшным снобом и никогда бы не назвался Гончаром, занимаясь этой профессией.

– Знаешь, она права… Но дело в том, что я уже был Мирославом Гончаром, когда начал учиться гончарному делу.

– Как это?

– Я, кажется, говорил тебе, что в юности был связан с криминалом. А когда я решил слинять, надо было поменять имя… Короче, мне помогли с документами, и на Дальний Восток я подался, уже будучи Гончаром. Признайся, ты приехала сюда по заданию моей… матери?

– Глупости! Я приехала сюда по работе.

Я вдруг испугалась, а вдруг он захочет увидеться с отцом? Что я тогда буду делать? Вот это узел завязался… С ума сойти…

– Скажи мне, а почему все-таки ты так круто порвал с родителями?

– Прости, я не хочу сейчас исповедоваться. Не готов пока.

Я сидела на диванчике, а он на стуле. Он вдруг пересел ко мне, обнял, поцеловал в шею, в ухо, в щеку. И зашептал:

– Глашенька моя, девочка, любимая моя… Прости ты меня, дурака, задурил я тебе голову… Я вдруг, вот сейчас, понял, что я кругом должен, и Анетте, и родителям, и тебе… В долгах, как в шелках… Ну что я могу тебе дать? У меня же ничего нет, абсолютно ничего… Зачем я тебе такой сдался? Прости, прости меня…

Его горячечный шепот обжигал мне лицо, смысл его слов плохо доходил до меня.

– Погоди, мне не за что тебя прощать и мне совершенно не важно, есть у тебя что-то или нет. Мне абсолютно ничего не нужно от тебя, кроме тебя самого, потому что я, кажется, тоже люблю тебя. Но скажи мне, бога ради, почему ты порвал с родителями?

Он пересел обратно на стул и уронил голову на руки.

– Скажи, эту историю с цветком и… мамой… ты выдумала, чтобы разжалобить меня?

– Бред! Я ничего не выдумала, это чистая правда. Котя, я хочу понять! – взмолилась я. – Что ты с ними не поделил? Они такие хорошие люди!

– Может быть… Может быть и хорошие… Я уже не знаю. Но они для меня были тогда… непереносимы… Непререкаемый авторитет отца в семье… Деспотическая любовь матери… Они вмешивались во все! Мать отбраковывала девушек, появлявшихся на моем горизонте… Отец требовал, чтобы я учился на экономиста, чтобы помогать ему на фирме. Я честно попробовал, но не выдержал. Меня тянуло в какую-то совсем иную сторону… я хотел петь… Мать привела свою подружку из Гнесинки, и та вынесла вердикт – способностей ноль! Подозреваю, мать подговорила ее. Но я не поверил… Решил назло им поступить в консерваторию, уехал в Саратов, попробовал поступить в их консерваторию, мне сказали, голос есть, но нет перспективы. Почему, я так и не понял. Но в Саратове я познакомился с одним парнем… И он вовлек меня… Я тогда был конченым идиотом… подумал, вот загребут меня, тогда они попляшут… Но не загребли. Наоборот, я оказался ловким, с отличной интуицией, начал хорошо зарабатывать. Родителям говорил, что подрабатываю репортером в какой-то газете. Мать поверила, а отец проверил. И устроил мне такую выволочку… Ну, я не выдержал и сказал, что ухожу от них, раз в год, в день своего рождения, буду присылать им открытку… И пусть не вздумают искать меня. Я сам хочу построить свою жизнь, без их вмешательства. Вот как-то так…

– Но теперь они старые…

– Тебе их жалко?

– Жалко. Очень.

– А меня тебе не жалко?

– Тебя? Нет, не жалко.

– Почему?

– А чего тебя жалеть? Ты еще молодой, талантливый, красивый, ты нашел себя, достаточно успешный, так за что тебя жалеть? За то, что ты попал в рабство к немолодой похотливой бабе? – вдруг рассердилась я.

– Права, кругом права! – горько усмехнулся он.

– Ты женат на ней?

– Нет. А ты можешь быть жестокой…

– Вероятно, заразилась от тебя.

– Мне надо выпить…

– Ты за рулем?

– Нет. Выпьешь со мной?

– Выпью, да.

– Виски пойдет?

– Мне лучше текилы.

– Хорошо, а я, с твоего позволения, выпью виски. А чего ты смеешься?

– Ты это сказал совершенно как Андрей Олегович. «А я, с вашего позволения, все-таки съем кашу».

– Кашу? Какую кашу? – страшно удивился он.

– Овсяную, на молоке, дома ему на молоке не дают, вот он и отрывается в аэропортах. И съедает по две порции. И это наша с ним страшная тайна.

– А ты, похоже, искренне к ним привязана, да?

– Да. И они ко мне. Андрей Олегович был знаком с моим дедом. Дед был его научным руководителем.

– Вот как все переплелось…

Он медленно цедил виски из широкого стакана.

– А они… небось видят в тебе замену блудному сыну?

– Вероятно. Они очень одиноки, особенно Людмила Арсеньевна.

– Она уже не работает?

– Нет. Вышла на пенсию.

– А живут они все там же, на Дмитрия Ульянова?

– Да.