Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)

На пикировании снова вогнал мишень в кольцо прицела. Слышится грохот, будто кто-то булыжником шарахнул по самолетной обшивке. Истребитель словно на секунду останавливается, а потом, горячо взыграв, описывает кривую дугу. Моя нижняя челюсть отвисает, рот открывается, уши сами ложатся на плечи, а глаза закатываются, как у петуха, когда он пьет воду. Красивый, ничего не скажешь! Если бы с таким «портретом перегрузки» я всегда ходил по земле, мне бы наверняка Наташа не досталась, она бы со страхом меня за версту обходила.

Горят танки, горит дорога…

— С них достаточно! — говорит Сафронов. — Домой пора!

После посадки узнаем: колонна танков к объекту не прошла, уничтожена полностью. Да мы и сами это видели.

К нашим самолетам подбежал запыхавшийся полковой фотограф. Замполит приказал ему нас сфотографировать. Для пропаганды передового опыта. Мне хотелось сняться в кабине самолета. Так, чтобы одной рукой я держался за козырек фонаря, где видна головка стрелкового прицела, а другой — заслонил ладонью глаза от яркого солнца и смотрел бы, смотрел в одну мне ведомую даль. Но Генка говорит:

— Не надо так. Давай рядышком станем.

Солдат, пригибаясь, бегал вокруг нас, нацеливая объектив фотоаппарата и щелкая затвором. На шее у него болтались футляры, как у заправского фотокорреспондента.

Теперь будем раздавать карточки с автографами…

Возле аэродромного ящика дежурный весело застучал в отрезок железной балки. По самолетной стоянке запрыгал, загудел колокольный звон. «Химическое нападение! Химическое нападение!» — закричал солдат на ходу, сложив ладони рупором. Его крик, смешиваясь с металлическим звоном, создавал общую шумиху. К нам снова подбежал фотограф. Но мы уже натянули на головы резиновые маски и стали с Генкой на одно лицо. Солдат безнадежно махнул рукой и стремительно рванул в укрытие — «опасаться» от «газов». Пошли туда и мы с Генкой. На краю аэродрома зажгли дымовые шашки. Бурая, призрачная пелена повисла над летным полем. А истребители все уходили и уходили в небо. До позднего вечера на аэродроме пахло «газами».

После ужина я встретил начальника полигона.

— Сегодня двое ваших пилотов мой полигон в пух и прах разнесли! Эти макеты мы на тракторах в тайгу перли. Все пропало, — сокрушался он. — Летчикам, может, благодарность объявят, а нам работы на целый месяц хватит. И не пожалуешься.

Я не выдержал и похвастался, что это наша с Генкой работа.

— Ну и шут с ними, с этими мишенями. Сделаем! — потеплел офицер. — Я-то ведь за свою бытность начальником всяких вояк насмотрелся. Иные мажут, аж зло берет. И мы без деда потом сидим. В тайге с комарами воюем, медведей гоняем. А вы молодцы, хлестко били! — одобрительно покачал головой начальник.

То ж мы с Генкой!

5

В запас ушел подполковник Высотин. Правда, с Дальнего Востока он так и не уехал. Здесь остался, прижился уже. Частенько он к нам в эскадрилью заходит. Советует, подсказывает. Щедрой души человек. И ему кажется, что он не успел передать нам все, чем сам был богат, — боевой опыт. Нас все «сынками» зовет. И всегда такой заботливый, обходительный. Может, потому, что у него сын в армии служит. И тоже в авиации. Он не успел ему отдать всю отцовскую ласку. Теперь вот он всегда с нами: в этом, видно, он чувствует свой долг и свою обязанность. Иногда Высотин и на полеты приходит. Сядет в курилке и смотрит в небо, иногда в блокноте помечает, как его бывшие питомцы в бою маневр строят, кто какие «кляксы» ставит. Потом в разговоре все выскажет. Но голоса никогда не повысит, да он и раньше-то всегда говорил спокойно, когда рядом служил, командовал.

А иногда подполковник запаса нам о своей службе рассказывает. Вот у кого биография! Мне кажется, что без таких вот жизней, как у Высотина, поубавилось бы в грядущей славе новых, не известных нам до поры полетов. Посчастливилось все-таки нашему поколению! С ветеранами служили. А мне довелось с Высотиным даже в паре летать!

Тогда подполковник Высотин пришел в класс на предварительную подготовку к полетам и говорит командиру эскадрильи:

— Дай-ка мне, Сергей Алексеевич, пилота на воздушный бой сходить. Чтобы успокоиться, душу отвести. Желательно покрепче, поупрямее.

— У меня, товарищ подполковник, слабых в эскадрилье нет, — ответил Малинкин. — Любого берите. Все как на подбор. Богатыри!

Высотин окинул строгим взглядом сидящих за столами офицеров.

Я испугался, что сейчас он на мне остановится: я рыжий, заметный. А он, будто угадал, что я думаю. Засек мысли и говорит:

— Слетаю вот с вашим молодым, лейтенантом Шариковым.

И улыбнулся: мол, осчастливил.

Я встал. Делаю вид: очень рад. У самого на душе кошки заскребли: чего мне так не везет?

— Подойдет, Сергей Алексеевич? — спросил он у комэска.

— Лейтенант Шариков-то? — с улыбкой уточнил Малинкин. — Подойдет! Еще как подойдет!

А во взгляде его я уловил другое: дескать, за крепость не ручаюсь, а что упрямый…