Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)

Не уговорил я техника, к счастью. Счастье, оно тебя везде найдет, от него и в облаках не спрячешься. Есть у меня теперь горючка, выберусь из «авоськи». Обойду это. место, где свет клином сошелся. С горючкой можно и в таком переплете дырку найти, черным ходом выйти. Ох, каким скучным тогда перед вылетом разговор с техником казался! Заскучал бы сейчас без керосина. Было бы несчастье, да счастье помогло. Полет не календарь — вперед не заглянешь, а вот техник мой сумел предугадать. Не техник у меня, а брат родной.

Верно говорят, когда все делаешь по инструкции — полет идет как по маслу, а чуть-чуть отклонишься от «буквы», сойдешь с нужного курса — и сам потеряешься. «В авиации нет мелочей» — избитая фраза. А в народе толкуют, что за одного битого двух небитых дают. Эту народную мудрость в одном журнале пытались даже с эстетической точки зрения объяснить.

Я отвернул в сторону. Хотя стрелочка на приборе замера горючего уже лихорадочно зашастала по цифрам, но я уверен: топлива хватит. Турбина гудит сыто, довольно.

Вскоре облака расступились. Бунтующие тучи отлетели назад. Под срезом крыла осколками разбитого зеркала промелькнули знакомые озерца с лягушками. Ливень прекратился. Лишь искоса подбегали колкие дождинки и потихонечку стучали в остекление фонаря. Но если раньше не достучались, теперь уж подавно не достучатся. Перед глазами вспыхнула красная лампочка остатка горючего, окрасив кабину багровым светом. Сигнал ее принят.

Впереди, блеснув дождевым лаком, обозначилась бетонная полоса. Стрелки приборов успокоились, в наушниках послышался ровный, спокойный голос:

— Аэродром видите?

Как же его не видеть?! Вот он, родной. Почернел. До самых косточек промыл его ливень, отстирал пыльные испарины на полосе, она теперь стала светло-серой, белесой. А кругом — темная сочная зелень. Ветер, видать, угомонился. Как прекрасен аэродром, и особенно своим реальным приближением! Биения сердца больше не слышу. Сердцем стали глаза.

Земля, приветливо покачиваясь, несется навстречу. И вот уже бетонная полоса разматывается под колесами, как ожившая каменная лента.

— На якорную! — сказали наушники после посадки. Так подполковник Малинкин называет самолетную стоянку, когда у него очень хорошее настроение. Хотя я понимаю, что руководитель полетов не один карандаш поломал, пока вывел меня на аэродром. В молодости Малинкин служил в морской авиации. Носил черную форму. Теперь его уже давно перевели в Военно-Воздушные Силы и переодели во все зеленое. От «морского» у него всего лишь осталась терминология да походка матросская, вразвалочку.

Зарулил. Убрал обороты и медленно потянул рычаг стоп-крана. Турбина тяжело и сочувственно вздохнула и смолкла. Уцепившись руками за борта кабины, я с силой отлепил обмякшее тело от чашки сиденья и по приставной лестнице спустился на землю. Механик рядовой Могильный отошел в сторону и с удивлением таращил на меня глаза. Самолет стих, присмирел. От нагретого движка струился вверх дрожащий легкий воздух. Самолет источал запах неба, горячего металла. «Устал мой «ястребок». Трудновато ему пришлось…» Так и хотелось погладить его гладкую обшивку рукой.

Из тайги сочился сырой, пахнувший прелым лиственным прахом воздух. Я чувствовал, как расширялась моя грудная клетка, и я становился сильнее от этого горьковатого, вольного запаха. Наверное, только летчики могут так остро ощущать радость от твердости земли под ногами и любить эту землю по-своему, по-особенному.

Вокруг торопливо бежали вихлявые ручейки. В лужицах дрожало и билось небо. Вот и Сафронов с Ожиговым по грязи пришлепали. Семен держал в руках красную заглушку от двигателя, а друг — шлемофон корзиночкой, будто по грибы собрался.

Протягиваю руку Ожигову:

— Спасибо, друг. Ты меня своей принципиальностью здорово выручил. Без подвесных баков буза бы получилась.

Семен покраснел, смутился.

— Момент, командир, руки грязные, — передернул он плечами, положил заглушку на землю и вытер ладони о мокрую траву.

— Рассказывай, герой, как в паре с Ильей пророком на сверхзвуке ходил, групповую слетанность отрабатывал? — рассмеялся Генка.

— Так я что, последним садился? — спросил я у него.

— Последним.

Прибежал Сидоров. На лице неизменный румянец.

— Горючки много осталось? — спросил он с ходу.

— Баки сухие, — ответил техник. — Хорошо, что на заруливание керосину хватило.

— Подвезло, — протянул Виктор, сложив в трубочку губы. — Удачливый ты мужик!

— Это вот Семен удачу ко мне на поклон привел, — похвастался я.

— Честно скажи — испугался? — лукаво щурясь, спросил Генка.

Он думал, что я совру, а я промолчал.

Домой шли втроем: Генка, Виктор и я. Миновав летное поле, мы стали переходить горбатый деревянный мосточек, переброшенный через большую канаву. И тут я увидел закутанную в бордовый плащ Наташу. Она стояла на бугорке и счастливо улыбалась.

— Я давно вас заметила, — радостно сказала жена.

— А ты чего это сюда прискакала? — спросил я.