Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)

Я почувствовал себя виноватым, хотя и не знал, в чем именно. Просто мне было непонятно, что надо объяснять Сидорову, что он подметил у него? Для летчика опробовать двигатель — пустяковое дело.

— Выключайте! — скомандовал Вепренцев.

Грохот смолк, оборвался, только турбина сразу не могла успокоиться. Сидоров защелкал тумблерами, а потом притих в кабине.

— Давайте, давайте сюда, что там притаились? — крикнул инженер.

Сидоров вылез из кабины и представился подполковнику.

— Сколько времени положено держать двигатель на максимальных оборотах? — спросил он лейтенанта.

Сидоров замялся, почесывая затылок. Он, возможно, и знал, но всегда придерживался одного правила: инженеру лучше не ответить вообще, чем ответить неточно.

— Что же это вы, сунули на полную железку и сидите ждете, пока приборная доска докрасна накалится?

— Надо же все проверить, товарищ подполковник, — попытался оправдаться Сидоров.

Подошел Степан Гуровский. Остановился за спиной инженера, внимательно прислушиваясь к нашему разговору.

— Товарищ Шариков, — обратился ко мне Вепренцев, — вот вы, как командир звена, и расскажите летчику график пробы двигателя, по секундам.

Я увидел, как Степан Гуровский шмыгнул за хвост самолета. Первым делом хотелось напомнить инженеру, что Сидоров пока еще не мой подчиненный. Но Вепренцев не стал слушать. Он повернулся и пошагал вдоль стоянки ловить таких же «фараонов», А мы с Сидоровым стояли и глядели друг на друга.

— Вот вам, держите, — протянул нам Семен Ожигов листок бумаги, сложенный в гармошку. — Изучайте график!

Мы схватили бумагу и жадно уставились в чертеж. Все ясно, по секундам. И чего он нас так ошеломил?!

— Товарищ командир! — вновь обратился ко мне Ожигов. — У нас Могильного забирают.

— Куда забирают? — оторвал я глаза от графика.

— В клуб, художником.

— Как это так?

— Да так.

— А ну, пошли. Где он, этот художник?

Перед нашим самолетом, расстелив инструментальную сумку, стоял на коленях Могильный. Он неторопливо раскладывал гаечные ключи и отвертки по ячейкам, потихоньку мурлыча себе под нос: «Это — сюда… А это — сюда…» Заметив нас, он быстро приподнялся и стал раскатывать засученные рукава комбинезона.

— Куда это вы собираетесь уходить? — спросил я солдата.

— Не уйду я от самолета, товарищ старший лейтенант, — твердо заявил Могильный. — Я не рисовать в армию пришел. Вот она, моя инструментальная песня! — показал он на брезентовую сумку с инструментами. — Ишь, чего захотели. Не пойду! Что я тогда дома скажу? У меня два брата отслужили честно. А я? — Круглая голова солдата ходила из стороны в сторону, в глазах прыгали черные дробинки.

— Если не хотите — дело другое, никто вас силком рисовать не потащит. Отстоим! — успокоил я солдата, успокоил себя и техника.

Надо бы, конечно, к подполковнику Вепренцеву сразу обратиться. Но сейчас не время. Чего доброго, еще график начнет спрашивать. Неудобно там перед всеми мямлить, все-таки командир звена. Доложу командиру эскадрильи, а уж он-то за меня заступится.

Мимо самолета ехал пузатый керосинозаправщик. Я поднял руку. Машина остановилась. Я знал, что она как раз по пути и подбросит меня до штаба.

Когда я поднимался по лестнице, меня окликнул майор медицинской службы Тарасов.

— Здравствуйте, товарищ Шариков! — сверкнув стеклами очков, бодро поприветствовал он. — Поздравляю с назначением на должность! — подозрительно раскланялся он. — Только смотрите у меня, чтобы без этого самого. — Тарасов похлопал толстыми короткими пальцами по двойному подбородку.

«Комар низко кланяется, затем чтоб посильней укусить».

Чудак человек. Будто я и скажу ему. Да разве мне сейчас до этого? Такого механика у меня отбирают! А доктор свое. Он всегда начеку. Кружку квасу натощак не выпьешь — душу потом расспросами вымотает. Доктор квас считает «выпрямителем».

— Нет, что вы, товарищ майор, разве мне до этого! Столько хлопот! — поморщившись, заголосил я как можно убедительнее, координируя мимику лица с содержанием слов.

— Смотрите, смотрите, вечером проверю, — нудно протянул он на одной ноте.

— Пожалуйста, пожалуйста…

Родная мать за мной так не следила. Вот жизнь!

15

Виктор Сидоров мог косить траву, орудовать вилами на току, мог отлично летать. Понимаю, что человек он по-крестьянски смекалистый и рассудительный. Но разобраться в своих сложных и трудных отношениях с женой у него не хватает ни воли, ни мужества, ни умения, ей квалификации. Да, так бывает. Иногда летчик в воздухе проявляет ясность ума, твердость характера, а на земле безропотно сносит дерзости и капризы жены. В любви женщинам известно и то, чего они никогда и не учили.