Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)

Карпов поднял фужер, и на руке у него я увидел «нарисованный» самолет-истребитель, но не современный, а с пропеллером. Именно на таком Виктор Талалихин таранил фашистский бомбардировщик на подступах к Москве. Рисуночек как рисуночек, не какой-нибудь там бесстыжий, а боевая машина. Я посмотрел на тыльную сторону своей ладони: у меня такая же татуировка-«вышивка», но размером самолет немного побольше и уже без пропеллера. «Значит, у нас с Карповым есть что-то общее!» — с удовлетворением подумал я.

Улетел лайнер в Москву. Улетел мой друг Генка Сафронов. Улетел Геннадий Иванович! Хоть плачь!

— Ничего, — успокаивал нас Иван Акимович. — Возможно, скоро его имя по радио услышим.

16

Полиняло за лето небо. Стало серым, как на дожде лист дюралюминия. Потускнело и солнце, щедро раздарив свое красное золото деревьям. Ветер недобро трепал и без того растрепанные головы берез и сосен, штопором кружил пожелтевшие листья. Зима начинала свое постепенное наступление. Она подкрадывалась по ночам хрусткими лужами, инеем на жухлой траве, а по утрам вновь отступала, роняя капель с проводов и с крыш домов. Воздух сырой — спичка тухнет.

Из училища к нам прибыло молодое пополнение, новый выводок. Подполковник Торопов говорит, что это все равно что младшие братья в семье появились. Мы уже давно «старички», старшие братья. Лейтенанты в новеньких мундирах держались стайками, как только что вылупившиеся цыплята. Все они казались одинаковыми: молодец к молодцу. А начнут летать, станут разными: одни найдут свою дорогу в небо легко и быстро, другие будут искать ее долго и трудно, всяк по-своему будет «оперяться». И мы так начинали.

Ко мне в звено перевели лейтенанта Сидорова, назначили еще двух молодых пилотов: Станислава Воробьева и Сергея Иванова. Ребята крепкие, дотошные, все на лету схватывают.

Лейтенант Воробьев высокий, с тонкими чертами лица. У него длинные шелковистые волосы. Он то и дело забрасывает их назад пятерней с белыми тонкими пальцами. Не знаю, то ли он давно не стригся, то ли пострижен слишком модно. Начнет летать, от шлемофона голова быстро облысеет.

Поспешил дать предупреждение:

— Вам, товарищ лейтенант, постричься надо.

Прислушался к своему голосу: не мягковат ли он для командира звена?

Воробьев не смутился. Только чуть вздрогнули прозрачные крылышки носа. Взглянув исподлобья, недовольно ответил:

— Понял, пойду в парикмахерскую.

«Ишь, шустрый какой! Не скажи! Небось уже дорогу в небе себе начертил. У меня не забалуешь».

С норовом парень, заковыристый. Но ничего, перебродит, отстоится. И у меня ведь тоже должна быть своя командирская линия, дистанция, так сказать. «Не резковато ли я сказал ему про парикмахерскую? Нет, нормально», — тут же ответил сам себе, увидев у Воробьева на пальце кольцо с красным камнем. «Тоже, девица какая! Украшение насадил!» Можно ли офицерам носить такие украшения? Это надо у подполковника Торопова спросить. Чувствую, что перстень с камнем так мне и давит на нервы. Но горячку пороть не надо. Камнем и алмаз можно разбить.

С Воробьевым будет непросто. Гонор сразу не выбьешь, как пыль из фуражки. Можно бы, конечно, в первом полете с ним в зону на «спарке» дать там джентльменский набор фигур высшего пилотажа на тему русских народных песен «Ямщик, не гони лошадей». Чтобы потом, после посадки истребителя, сам вымыл кабину. Но так и перекрут возможен, кишки малец надорвет. Уговаривай его после этого. Воробьев и сам поймет. Молодой летчик в части — как снаряд по каналу ствола движется: с нарастающей скоростью, стачивая с себя ненужную мягкую медь.

Иванов ростом поменьше, но плечи — под два мешка. Он подкупал своей внешностью, хорошей выправкой, жаркой молодостью, смелым, решительным взглядом. Такой взгляд свойствен людям порывистым, быстрым в движениях, горячим в поступках. Лицо у него мужественное, волевое. Такие лица можно встретить на обложках военных журналов или в «Огоньке» перед военным праздником. Словом, портрет его не нуждался в ретуши.

Поинтересовался, откуда они родом, как учились, есть ли у них невесты. У Воробьева девушки не было, возможно, и постеснялся доложить. А Иванов немного покраснел и признался, что живет она во Владивостоке.

Иванов из Приморья, а Воробьев сибиряк.

Воробьев больше слушал, а Иванов все спрашивал, как новая машина ведет себя на посадке, на пилотаже в зоне.

Я старался поподробнее рассказать о нашей классической машине. И чувствовал, что, рассказывая, не только доставлял радость им, но и сам радовался вдвойне.

— Когда же мы летать начнем? — спросил Иванов и выжидающе захлопал белыми ресницами.

— Начнем! Только не тяните с зачетами, — помолчав для солидности, ответил я. И предупредил, что зачеты по знанию техники у нас сам инженер полка принимает. Принимает строго, жестко. Спуску никому не дает, и лучше всего сдать ему с первого захода…

Вечером я отправился в гостиницу, где жили молодые летчики, пошел проявлять о них «отеческую» заботу. Хотелось посмотреть, как они там устроились.