Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)

Летчик опять выполнил переворот. Получилось лучше.

— Отлично! — похвалил я авансом. — Время наше истекло. Пойдемте на аэродром.

Лицо Иванова от досады перекосилось: уходить ему не хотелось. «Чудесный будет летчик!» — отдалось у меня в сознании.

Заруливая на заправочную линию, я глянул на часы. Остановились! Да, часы не человек — больших перегрузок не выдерживают. А летчики от перегрузок в восторге, даже самые красивые, хотя перегрузка подчас делает их лицо похожим на Квазимодо.

— Разрешите получить замечания? — обратился ко мне Иванов. Лицо у него распарилось, из-под новенького кожаного шлемофона торчат спутанные, намокшие волосы.

— Летаете вы хорошо, — спокойно произнес я и стал подробно рассказывать об ошибках. Их, конечно, было много. Но я не обо всех напомнил. Больше хвалил, выдавал авансом, чтобы не напугать сразу. Про посадку я ему даже не намекнул. Малинкин мне тогда в основном и сделал замечание, что я с углом в землю лез. Иванов тоже садился — «не дай бог». Но я промолчал. Нельзя же повторяться. Повторяться скучно. Из методики обучения у Малинкина беру главное — объясняю горячо, заинтересованно. Остальное — свое.

Лейтенант слушал внимательно. Даже старался что-то записать себе в блокнот. Это у него курсантская привычка осталась. Пройдет. У меня вначале тоже так было, это в то время, когда, прежде чем сделать разворот, думаешь, в какую сторону надо рули поставить, а потом уже начинаешь думать только о том, как бы лучше задание выполнить. Раза два на перехват цели поднимется и про блокнот забудет.

К нам приближался подполковник Карпов. Я насторожился. Он остановился, покачался на коротких упругих ногах. Подумал и сказал:

— Товарищ Шариков, сейчас будете в зоне, доложите мне погоду. Особое внимание обратите на южно-восточную часть океана. Мудрят что-то метеорологи со своими прогнозами.

— Понял вас, товарищ подполковник.

Голос у него спокойный, даже очень спокойный и деловой. Так он обычно разговаривал с командирами.

У кромки крыла самолета уже стоял лейтенант Воробьев. Он держал в одной руке шлемофон, а второй то и дело приглаживал голову: дескать, посмотрите — постригся.

«То-то и оно. У меня особенно не побалуешь. Потом еще и благодарить будешь, когда настоящим летчиком станешь» — такие слова я хотел сказать Воробьеву, хотя чувствовал, что слова эти не мои, я их только сейчас признал и они становятся моими.

Иванов снял кожаную куртку и медленно, вразвалочку пошел к ангару. Плечи его налиты силой, как спелое зерно. А на рубахе, где глыбились лопатки, выступила соль мелкого помола. «Не один пуд еще съешь ее, прежде чем этого конягу одолеешь…»

Воробьев надел шлемофон и стал похож на бабушку в черном платочке. От него резко пахло парикмахерской.

— К вылету готовы? — спросил я его.

— Так точно, товарищ старший лейтенант! — вытянулся летчик.

Вот уже «старший лейтенант» называют, а раньше редко кто звание замечал: все Шариков, Витька, Витюха или просто рыжий. Дадут «капитана», начнут по имени и отчеству величать и про мой рыжий волос забудут. Время идет. Оно в одну сторону разматывается. Человека назначают на должность для того, чтобы он учился людей понимать, авторитет приобретал, свой характер настраивал к лучшему.

Первые командирские шаги. Это что разбег для самолета. Главное — точно выдержать направление. Не уклониться. Уклонишься, соскочишь с полосы — не взлетишь, а может быть, и того хуже.

Вечером подполковник Малинкин вызвал к себе в кабинет.

— Ну как, мягко в инструкторском кресле? — улыбаясь, спросил он и двумя руками пригладил свои, отливающие красной медью, густые волосы.

— Отлично, товарищ подполковник.

— Да, с молодежью работать непросто, — задумчиво произнес он. — Самолеты по одной схеме делаются, и с виду вроде бы одинаковы, как две капли воды. Ан нет! В пилотировании совсем не имеют сходства. На одном только еще начинаешь газ давать на взлете, он еще не успеет набрать скорости, а уже норовит нос задрать — от земли поскорей оторваться хочет. Доверься такой машине и загремишь вместе с ней… Птица в одно перо не родится. А тут… Каждый самолет требует к себе чуткости, внимания, а летчик не машина.

— Это верно, — согласно кивнул я.

Мне хотелось ему рассказать про Воробьева: дескать, нос задирает. Не рассказал. Возможно, подполковник имел в виду другого летчика. «Может, он имел в виду меня?» — кольнуло сознание.

— Расстаемся мы скоро, — сказал Малинкин. — Меня в другую часть переводят.

— С повышением? — осторожно спросил я.

— С повышением…

«Вот ведь как бывает, всех хороших людей обязательно куда-то переводят…» — с досадой подумал я.

18

Люблю я дальневосточные зори. Мягкий и тихий разлив предрассветных красок всегда наполняет мою душу радостью. У них своя неповторимая музыка, своя особая прелесть. Может, потому, что здесь солнце рождается, а потом идет по всей нашей большущей стране! Вот оно вышло из-за фиолетовых сопок и блеснуло яркой волшебной полоской. Позолотило тонюсенькие камышинки антенн приводных радиостанций и широкое летное поле со стеклянной избушкой-теремком — СКП.