Птицы небесные. 1-2 части

Сколько бы мы ни представляли Бога, все такие представления остаются в области ложных домыслов. Истина состоит в том, что Бог Сам желает открыть Себя нашему сердцу, но терпеливо ожидает нашего отказа от ложных представлений о Нем. Каждое греховное действие, совершенное нами, вольно или невольно, уже есть наказание наше за отпадение от благодати и Промысла Божия. Когда мы по мере своих сил прилепляемся к Богу, тогда все, что происходит с нами, очищает нас от грехов. Но когда мы ропщем, то запутываемся в своих грехах еще больше. В этой непроглядной греховной тьме душу неожиданно настигает немеркнущий свет Церкви, возвращая ее, словно заблудшее дитя, к окончательному воссоединению с ней в духе благодати и истины.

Архитектор старательно трудился над иконой в Никольском храме, а я одиноко жил в пустыне. Осенью в Душанбе приехал настоящий схимник с Кавказа, бывший московский режиссер. Схимник приехал с послушником и пожилым фронтовиком, их сопровождал иеромонах из Троице-Сергиевой Лавры. Все они познакомились с моим другом в Душанбинской церкви. Монах покинул Кавказ из-за милиции, не дававшей ему покоя, и теперь искал уединения в горах Таджикистана. Вся группа просила Виктора показать им сокровенные места в безлюдных горах. Он повел их на хребет Хазрати-Шох, изобиловавший пещерами и брошенными садами. После недолгих поисков схимник нашел подходящий грот, хотя архитектор предупредил его об опасной близости кишлака. Но отшельник утверждал, что недоступность грота — лучшая безопасность от любых охотников и убедил всех соорудить ему в этом гроте келью. С трудом вскарабкавшись туда, помощники соорудили из камней стенки, а крышу сделали из фольги, уложенной на толстые ветки и придавленной камнями.

Во время постройки кельи схимник демонстрировал полное послушание иеромонаху и говорил каждый раз, указывая рукой на камень:

— Благословите взять этот камень! Благословите взять тот камень!

Это повторялось до тех пор, пока иеромонах не выдержал:

— Слушай, я тебе благословляю брать все камни в этих горах! Можешь теперь работать спокойно!

Бывший фронтовик-разведчик, вызвавшийся помогать схимнику, отважный и смелый человек, тоже трудился наравне со всеми.

Но когда он услышал, при входе в ущелье, строгий приказ схимника: «В этом месте мы должны оставить наши советские паспорта, потому что они — зло! Дальше пойдем без паспортов!», то оробел и заявил:

— Знаете, я много чего повидал, но такой приказ я слышу впервые! Мы что, обратно не вернемся?

Закончив постройку кельи, все помощники ушли, оставив отшельнику продукты на зиму. Через приезжего иеромонаха Виктор узнал о семинарии в Троице-Сергиевой Лавре и о старцах этого монастыря. Проводив новых знакомых, он остался трудиться в храме, готовясь к поступлению в семинарию. Его сердце устремилось к Лавре и к учебе в этом средоточии духовной жизни в России. Глубокой осенью в их квартире появился изможденный и страшно усталый схимник с двумя бутылками шампанского в рюкзаке. Залпом выпив одну бутылку, он заснул мертвым сном. А когда проснулся, то рассказал архитектору свою историю, не спеша попивая вторую бутылку.

В горах начались сильные снегопады, снег валил и валил, пока не засыпал все долины и ущелья. Грот оказался легко доступным для охотников, которые пришли туда на снегоступах, издали заметив сверкающую на солнце фольгу. Опешивший отшельник на вопрос, что он здесь делает, ответил, что он геолог и заблудился в горах. Охотники вызвались проводить его к трассе и монаху ничего не оставалось, как по глубокому снегу выбираться из ущелья, «ловить» попутную машину и добираться в Душанбе. Прожив несколько дней в городе, он стал собираться обратно на Кавказ, приглашая с собой Виктора послушником. Мой друг оказался перед трудным выбором — Кавказ или семинария? После долгих раздумий Виктор выбрал семинарию, и схимник, дождавшись своего послушника, уехал в один, как он сказал, «чудесный уголок», с названием Псху, — удаленное горное селение у подножия Главного Кавказского хребта.

Я продолжал знакомиться с пустыней и ее песчаными шквальными бурями, когда на юге вздымался непроглядный черный вал пыли и песка, поднятого сильным вихрем, в народе именуемым «афганец». Этот вал приближался на огромной скорости и все покрывалось густой и непроницаемой желтой пеленой, которая стояла дня три-четыре, постепенно рассеиваясь. Но все же пострашней песчаных бурь была, конечно, невыносимая жара.

— Хочешь поехать со мной на денек вон к тому хребту? — как-то спросил меня знакомый геолог, указывая на далекий горизонт.

— Хочу, — согласился я. — Но на чем?

— Не переживай, возьму мотоцикл у друга! Тут и ехать всего ничего — километров шестьдесят…