Птицы небесные. 1-2 части

— Кое-что я вам еще не сказал… Видите эту черешню? Вот здесь холмик из камней, заросший фундуком. Он как раз напротив алтаря бывшей монашеской церкви. Перед облавой монахи здесь зарыли церковные вещи. Какие, не знаю, но мне сказали охранять это место. Приходили ко мне люди с побережья, расспрашивали про клад и черешню. Откуда им это известно, не знаю. Я им указал ложное место. Они копали, но ничего не нашли. Так что я вам сказал, а вы как хотите…

— Понятно, Илья Григорьевич, спасибо! А как ваше здоровье?

— Что-то опять поясницу ломит…. Пойду домой. Бывай здоров!

— И вам дай Бог здоровья, Григорьевич.

Через несколько дней, пропалывая мотыгой кусты картофеля, я вздрогнул от неожиданности: кто-то положил мне руку на плечо. Это оказалась Мария, жена Ильи Григорьевича.

— Какой вы рассеянный, батюшка! К вам можно совершенно незаметно подойти. Так в горах жить нельзя.

— Так ничего же не слышно, Мария! Камней в земле столько, что от мотыги грохот стоит… — оправдывался я.

— Ну и что? Вот я когда в огороде работаю, всегда одним глазом по сторонам посматриваю, что вокруг делается. Так и ты…

— Понятно, Мария, спасибо за совет! Что-нибудь случилось?

— Да, батюшка, дела наши неважные… Илья слег! Фельдшер осмотрел его, ничем помочь не смог… Может, вы чем поможете?

— Давайте Илью Григорьевича сегодня пособоруем, а утром причастим!

Сердце мое сжалось от тревоги и жалости к моему другу.

Я собрал все необходимое для елеосвящения и пришел к соседям. Илья сильно осунулся и стонал.

— Батюшка, кажется, почки схватило… — пожаловался он. — И жизнь не в сладость, и смерть не в радость. Все одно помирать!

После чтения молитв, Евангелия и помазания священным маслом боли утихли, и он заснул. С Марией мы договорились, что я приду утром, чтобы пораньше причастить Илью. Наутро я застал в доме встревоженных сыновей. Они вызвали вертолет и собирались отправить отца в сухумскую больницу. Мне еле удалось успеть причастить бедного старика, как загрохотал вертолет, который сел рядом с домом. Илья кричал сыновьям, чтобы его оставили спокойно умирать дома, но они уложили его на одеяло и бегом унесли в салон вертолета. Шум винтов заглушил рыдания Марии. Оставалось только ждать по рации на Псху известий из Сухуми.

Через четыре дня, с большим опозданием, сообщили, что Илья умер в больнице сразу, как только его привезли. Родственники стали готовиться к похоронам и попросили меня отслужить чин погребения над усопшим. Сестра Ильи Григорьевича заведовала сельским магазином и похороны сделала торжественными. На отпевание собралось все село. В углу комнаты, где стоял гроб, верующие попеременно читали Псалтирь. Илья лежал какой-то непохожий на себя, весь скорбный и со страдальческим выражением лица. По мере того как шла служба и продолжалось пение, лицо покойного стало принимать умиротворенное выражение и на нем разгладились страдальческие складки. Такое же тихое умиротворение стало проникать в сердца всех присутствующих.

Когда покойного несли на кладбище, за гробом шла огромная толпа народа. Скорби не было, на душе разливалась какая-то удивительная светлая печаль. Верующие подходили ко мне и спрашивали:

— Батюшка, что это за похороны такие? На душе словно праздник какой…

— Сам не знаю, мои дорогие, — отвечал я. — Впервые присутствую на таких похоронах!

К вечеру я один возвращался на Решевей. На сердце было мирно и светло. Тогда мне стало понятно, что такое «светлая печаль», о которой я читал в книгах. Радостное, праздничное чувство сопровождало меня весь путь. Слова панихиды звучали в душе, не причиняя скорби: «В путь узкий ходшии прискорбный, вси в житии крест, яко ярем, вземшии, и Мне последовавши верою, приидите, наеладитеся, их же уготовах вам почестей и венцов небесных…»

Кроме этого, удивительно было то, что при литургическом поминовении новопреставленного раба Божия Илии он три раза являлся мне во сне, всякий раз находясь в новом месте и прося молитв. В третий раз он поблагодарил меня, показал мне светлый дом и произнес: «Теперь я буду здесь жить! Прощай!» Снам нельзя придавать особого значения. Но меня удивляло то, что наши диалоги не являлись сонной фантазией — настолько они были логичны. Больше всего изумляла таинственная литургическая связь с миром усопших.

Люди на Псху незаметно менялись. Вслед за женщинами и детьми, на праздничных службах появились мужчины. Часто их сопровождали взрослые сыновья. Никакой платы за молебны я не брал и даже отказывался от всех сыров и продуктов, которыми жители села всегда нагружали мой рюкзак.

— Теперь у меня есть огород и все, что нужно для жизни. Спасибо всем, кто нам помог в первое время! — объявил я собравшимся на одной из воскресных служб — Лучше, если можно, сушите мне сухари. Их я приму с радостью!

Народ откликнулся с большим воодушевлением, и к концу лета у меня набрался большой запас сухарей на зиму.

Мария, оставшись одна, сильно скорбела о почившем муже. Со слезами она поведала мне, что Илья, придя с нарзана, сказал ей:

— Жена, если я умру, то сразу после меня много народа пойдет за мной…