— Ну что за люди? Целую неделю потерял на той стороне, а пограничники ничего мне не сообщили! Зачем вы им Библию подарили? От нее для них толку не будет… (он был в сильном гневе на российскую погранзаставу) Специально еще раз перейду границу, чтобы насолить начальнику! Кстати, отец Симон, мне из Сухуми привезли настоящую железную печь специально для вас! Прошу, возьмите…
Действительно, моя печь на Грибзе из тонкого кровельного железа давно прогорела, и этот подарок был весьма кстати:
— Спасибо, Валера, всегда буду помнить тебя, а когда буду топить печь, то особенно — с большой благодарностью!
— Она тяжелая, батюшка! — вступил в разговор Василий Николаевич. — Лучше я вам ее на лошади привезу.
Наконец мы двинулись по тропе под восхищенные возгласы восторженных москвичей, впервые попавших в Абхазию. На лугах пестрели ромашки и васильки, зверобой усыпал зеленые лесные поляны. Мраморные скалы, поросшие вечнозеленым самшитом, многократным эхом умножали шум белопенной Бзыби.
Отец Пантелеймон издали заметил наш отряд и поспешил нам навстречу:
— А я уже начал думать, что вы не приедете! На Псху поговаривали, что вас арестовали на границе…
— Слава Богу, не посадили, а ведь запросто могли посадить! — ответил отец Ксенофонт.
Геолог слушал наши рассказы о банде в Буденновске и о нашем повторном задержании с нескрываемым любопытством:
— Чувствовал я, что будут у вас искушения… Все четки истер, пока молился о вас!
— Спасибо, дорогой! — порадовался я молитвенному настрою своего друга.
Выгрузив рюкзаки, мы все вместе стали рассматривать привезенные книги и иконы. Заодно я отдал иноку сэкономленные двести долларов, прошедшие долгое путешествие.
— А почему вы их не потратили? Я же дал деньги на ваши расходы! — удивился отец Пантелеймон.
— Тебе они тоже могут пригодиться, отче! — улыбнулся я. — Кто знает?
На следующий день нас разбудил зычный голос инока:
— Отцы и братья, у нас церковь не достроена, а вы спите! Предлагаю немедленно взяться за работу, пока мы все вместе, потом отоспимся…
После умывания и молитв, захватив веревки, мы отправились к реке в осиновую рощу, где сохли напиленные для церкви бревна. За несколько дней нам удалось перетащить их к нашей строящейся церквушке. Геолог с братом взялись рубить пазы в бревнах, а мы с иеромонахом и кандидатом наук принялись ровнять топорами по шнуру стволы и подгонять их друг к другу. Инок подозвал отца Ксенофонта:
— Отче, иди сюда, научу рубить лапы, тебе это дело пригодится!
В недолгое время иеромонах уже ловко орудовал топором, сидя на возвышающейся стене храма. Отец Пантелеймон, видя, что строительные работы неплохо продвигаются без него, взялся поварить. В честь нашего приезда он испек торт, умудрившись сделать его из галет — остатков «гуманитарной» помощи.
В две недели нам удалось возвести церковь под стропила. Осталось накрыть ее кровлей из дранки. Заготовленной дранкой поделился с нами Василий Николаевич, привезя ее с пасеки. Заодно он доставил на Решевей и громоздкую железную печь из толстого металла.
Вместе с ним ушел на Псху служить отец Ксенофонт, с которым отправились и наши гости, жаждущие общения с местными жителями. Пчеловод подарил нам флягу свежего меда, предупредив, что этим летом мед в основном пчелы принесли «дурной», пусть отстоится. К обеду геолог наполнил литровую банку «дурным» медом и поставил на стол.
— Эх, угостимся на славу свежим медком!
— Отец, его есть нельзя, пусть до осени постоит! Помощник отца Пимена как-то наелся такого меда, потом катался по земле и кричал: «Ой, мама, умираю!»
— Умер, что ли?
— Нет, не умер. Через два часа все прошло. Говорят, что «дурной» мед — лекарство от всех болезней, только принимать его нужно понемногу. У меня самого от такого меда искры из глаз сыпались, а я только лизнул его на пробу…
— Ерунда, организм у меня крепкий, все переварит!
Инок щедро намазал медом большой кусок лепешки. Мы сидели в летней кухне у большого раскрытого окна. За окном синел перевал Доу с повисшей на нем грядой белых кучевых облаков. Среди зеленого буйства леса под перевалом продолжал цвести каштан. Наш сад принес в этом году славный урожай. Обрезанные мною деревья были усыпаны поспевающими яблоками, грушами и черносливом. У заборчика возле дома под летним ветерком кивали головками розовые лилии.
— Отче Симон, что это все вокруг такое белое? — изумленно прервал инок наше молчание.
— Нет, все нормально, зеленое! — засмеялся я, полагая, что мой собеседник шутит. Но он продолжал безсвязно говорить:
— А я говорю, белое! — И пробормотал: — Что-то мне нехорошо…
Он тяжело поднялся и, пошатываясь, пошел за угол дома. Не дойдя до угла, геолог зашатался и упал, сильно ударившись головой о деревянные балки стены.
Я кинулся к нему: неужели убился? Отец Пантелеймон слабо стонал. Лицо его было пугающе бледным. Я попробовал приподнять моего друга, чтоб завести в дом, но он оказался слишком грузным для меня. Пришлось положить геолога на одеяло и оттащить в тень под ореховое дерево. Выпив немного воды, инок простонал:
— Что это было со мной? Голова раскалывается!