Птицы небесные. 1-2 части

— Ну, что же, и так можно рисовать… — заметив мое огорчение, он принялся растолковывать мне: — Мы все говорим словами, а художник говорит красками. Рисовать можно, а порисовывать время от времени — нельзя. Творчество не терпит фальши! Если этого чутья нет, браться не стоит. Если можешь не писать, не пиши… — вспоминая совет этого художника, я бросал рисование и стихи, погружаясь с головой в шальную жизнь.

Тем не менее я решил так: пусть мои способности в живописи и невелики, но, благодаря учебе на оформительском отделении, в будущем я смогу работать художником-оформителем и заниматься любимым видом творчества — поэзией. Поэтому я с головой ушел в изучение всех видов живописи, подолгу просиживая в университетской библиотеке над альбомами русского и зарубежного искусства. По советам художника-философа, я перешел к изучению персидской и индийской миниатюры. Я надолго застрял на этой теме, восхищенный тончайшим набором искусно подобранной цветовой гаммы, пока, в конце концов, не открыл для себя изысканный лаконизм и изощренную технику древних художников Китая и Японии. Лишь впоследствии знакомство с Файюмской портретной живописью, а также монументальной мощью зодчества и неповторимой скульптурной интуицией древнего Египта значительно потеснило прежнее увлечение. Этот длительный процесс растянулся на годы, пленив меня не только живописью, но и возвышенными стихами восточных поэтов, откуда меня окончательно вывело лишь творчество Рильке и Сэлинджера. После этого мой интерес к литературе постепенно угас и стала понятна ограниченность любого вида искусства в глубоком постижении реальной жизни, тем более в поисках Бога. Помню, что весь тот год я находился под сильным впечатлением от Уитмена и даже развесил по стенам своей комнаты строки из его стихотворений.

Этой же зимой случилось одно происшествие, которое на всю жизнь утвердило меня в новых нравственных ориентирах не только в отношении к самому себе, но и в отношении к ближним — не предавать ни в чем ни свою совесть, ни совесть близких. Приближалась обычная новогодняя лихорадка и на телевидении среди сотрудников увлеченно обсуждалось будущее совместное застолье, от которого я отказался наотрез.

— А как же ты будешь отмечать Новый год, дома что ли? — с издевкой спросили недовольные сослуживцы.

— Нет, не дома! Я уезжаю на Кавказ, в горы! — сами собой вырвались из меня эти слова. Поразмыслив, я увидел, что такое решение действительно будет самым лучшим, ведь мой старый друг по-прежнему живет в горном поселке и я смогу навестить его, как когда-то обещал, в эти праздничные дни. Сердце мое забилось от радости: неужели я наконец-то начал освобождаться от этих надоевших новогодних застолий, из которых мои знакомые сделали своего рода культ?

Это был мой первый Новый год в горах, под огромными зимними небесами, мягко переливавшимися лучистым светом Млечного Пути над заснеженными пихтами и горными вершинами, уходящими в безконечность. У моего друга уже родился ребенок, и мы порадовали его жену и родителей подарками для младенца, успев купить их в закрывавшемся на выходные поселковом магазине. Его семья приветливо приняла меня, поселив в комнате с видом на синеющие в окне горные дали. Эти дни и ночи стали для меня первым настоящим праздником, праздником тихой и спокойной радости, посетившей меня в горах. Первый мой серьезный и решительный выбор — выбор в пользу своей совести, оказался тем здоровым ростком, на котором стала расти и утверждаться вся моя дальнейшая жизнь, несмотря на последующие ошибки и заблуждения.

Вернувшись домой, я продолжил, по привычке, дружеские свидания с девушкой-лаборанткой из строительного института, продолжая хранить чистые отношения и расстраивая ее неопределенностью своего отношения к ней и к ее жизни. Собравшись поздним вечером навестить эту девушку, жившую недалеко от филармонии, я шел вместе с двумя друзьями в тени многоэтажных домов по баскетбольной площадке. В темноте мы не заметили, что она заканчивается обрывистой стенкой, высотой метра полтора. Увлекшись беседой, мы оступились и упали все вместе, но сломал ногу в лодыжке только я. Друзья, взяв меня под руки, вывели на трассу и на такси отвезли домой. Из дома скорая помощь забрала меня в больницу, в отдел травматологии, где я провалялся две недели и был выписан в гипсе и на костылях.

Этот случай заставил меня глубоко задуматься над причинами травмы и показал мне, что Господь таким суровым способом останавливает мои блуждания по кривым путям, пожертвовав моим здоровьем ради исправления души. Так жить, как я жил до сих пор, безалаберно и бездумно плывя по течению, дальше стало невозможно.