Птицы небесные. 3-4 части

Прославлю чистоту одиночества пути Твоего, Господи Иисусе, ибо оно полно небесного достоинства и величия! Созданные по образу несказанной любви Твоей, Боже, ищем мы в себе Ее и не находим, а если что и видим, то лишь искаженный грехом собственный лик. Потому свидетельства святых и разумение наше говорят нам, что все поколения святых спаслись во Христе сугубым покаянием и через священное имя Твое обрели неувядаемую жизнь, ибо Ты, Христе, сказал нам: «Просите во имя Мое». И Ты не мерою даруешь нам возможность молиться не только непрестанной молитвой, но даже и самодвижной молитвой, горящей в сердцах наших, пожигающей огнем своим всякий грех; и не только во мгновенном единократном явлении видеть Тебя, Боже, но и беспрестанно созерцать Тебя на протяжении всей жизни нашей и по исходе из нее, ибо Ты заповедал: «Вечная жизнь в том, чтобы знали Тебя, Бога Отца, и Кого Ты послал в мир, Иисуса Христа».

Весь день шла подготовка к празднику. На огромной сковороде диаметром метра три, на разложенном во дворе костре, отец Христодул тушил с травами морского окуня-«руфос» — самое важное послушание на Афонском Панигире. Он оторвался от работы, передав огромную ложку, которой перемешивал подливу, своему помощнику и отвел иеромонаха и меня к благочинному. Тот узнал нас и направил в трапезную накрывать столы, а после ужина мыть посуду в посудомойке.

Пока мы расставляли посуду на длинных мраморных столах, я присматривался к монахам. Они ловко и расторопно исполняли свои послушания, по-дружески перешучиваясь друг с другом. Слыша вокруг лишь греческую речь и пытаясь отвечать на расспросы, я запоминал слова и понемногу начал понимать их разговор, насколько это было возможно, больше догадываясь о его смысле, чем воспринимая дословно сказанное.

Вновь необыкновенная греческая всенощная, продолжавшаяся около двенадцати часов, потрясла меня. На клиросах пели лучшие певцы-псалты Афона и даже какая-то знаменитость из Афин. Безупречное древнее пение кружило голову и перехватывало дух. На всенощной не возбранялось выйти во двор и посидеть на теплых камнях рядом с храмом под огромными ночными звездами. Двор периодически поливали водой из-за духоты, а монахи в приемной игумена раздавали прохладительные напитки и ломти холодных сладких арбузов.

Во время долгого пения тэрирэма монахи искусно раскачивали хорос — огромное паникадило под куполом в центре храма. Другие монахи с помощью длинных шестов, с прикрепленными на конце тонкими свечами, зажигали большие свечи на хоросе. С удивлением я увидел отца Агафодора с таким же шестом и разволновался — удастся ли ему зажечь свечи, потому что сотни глаз следили за его движениями. Но он имел талант ловко управляться с любыми послушаниями.

Народ к концу ночного богослужения заметно поредел. Многие отправились спать, но к ранней литургии в храм и в прилегающий к нему двор собрались все паломники. Огромный храм не смог вместить всех желающих, поэтому большинство людей стояло вне его, заполнив пространство большого двора. К утру в голове стоял звон от кадил, в ушах — шум от непрерывного пения, тело не чувствовало ног.

На литургию собрали всех иеромонахов, в том числе пригласили и нас с отцом Агафодором.

— Отче, если благословят мне сказать возглас, я могу не вспомнить, ты подсказывай мне! — волнуясь, попросил я своего друга.

— Батюшка, тут столько служащих священников, что вряд ли нам придется что-то говорить. Просто следите, что делают остальные иеромонахи, то же делайте и вы…

Возглавлял службу какой-то представительный архиерей. Игумен Филипп следовал за отцом Василием, игуменом Ивирона, который на Панигире Лавры исполнял по древней традиции должность почетного Лаврского игумена. После Причащения и заключительного водосвятного молебна все торжественно пошли в трапезную.

Вот тут-то нам и пришлось побегать: на всех паломников мест не хватило и каждую тысячу человек пришлось кормить отдельно. Каждый раз следовало мытье посуды, новое раскладывание по столам тарелок и приборов и снова посудомойка…

После пространного слова митрополита, обладавшего несомненным даром красноречия, поднялся игумен Филипп. Что он говорил, я не понял, потому что мы слушали его речь из посудомойки. Но то, что настоятель при этом непрестанно плакал, поразило меня. Голос его, тихий и кроткий, словно буравом, пронзал сердце.

— Что он говорит, отец Агафодор? — спросил я своего помощника, слушавшего игумена, раскрыв рот.

— О послушании, в основном. Это древнегреческий, я сам с трудом понимаю, но говорит старец очень проникновенно, да еще плачет…

Три дня пролетели в один миг. В полдень третьего дня все келиоты, помогавшие в Лавре на Панигире, стояли в очереди возле приемной игумена. Каждый получил по конверту с тремястами драхмами и серебряную в позолоте икону преподобного Афанасия. Такие же подарки получили и мы, поцеловав руку игумена.

— Как ваша жизнь на Каруле? Чем Лавра может вам помочь? — заботливо спросил отец Филипп.

От нас двоих отвечал иеромонах Агафодор: