Птицы небесные. 3-4 части

Утром подниматься совершенно не хотелось, но было стыдно валяться под одеялом перед иереем, который был примерно моих лет. Он бегло что-то читал и пел по книге, стоя перед аналоем. Иконостас представлял собой простую деревянную стену со скромными иконами. В круглой железной подсвечнице в песке теплилось несколько свечей. Пришлось вставать, с трудом двигая ногами: с непривычки они болели страшно. Выйдя из двери, я невольно остановился: с трех сторон скромное здание Панагии окружал неоглядный морской простор. Вдали в дымке угадывались острова, похожие на синие грезы. Молитвенное счастье затопило душу. Встав лицом к вершине, такой высокой и уже такой близкой, прорезавшей острым пиком быстро летящие и меняющие свои очертания облака, я молился, пока меня не позвал отец Агафодор.

Чай и печенье составили весь наш небольшой завтрак. Грек принес нам в банке тахини — пасту из размолотого кунжутного семени, которую мы смешали с медом, предложенным тем же молчаливым иереем.

— А по баночке тунца съедим на вершине, чтоб сил хватило вниз спускаться! — Промолвив эти слова, иеродиакон уже стоял, ожидая, когда я надену на плечи рюкзак, где лежала новая ряса, а также монашеская одежда, с которой я приехал на Афон.

Крутой подъем на сам пик дался мне значительно легче, чем утомительная тропа от Карули до Панагии. Растительности практически уже никакой не осталось, каменные сланцевые плитки позванивали под ногами. Тропа, зигзагом поднимающаяся по крутому склону, стала еще круче.

Первым на вершине открылся массивный железный крест, с погнутыми металлическими деталями от ударявших в него молний. На небольшой площадке находился низенький, словно вжавшийся в камни, храм Преображения Господня. Скромный иконостас украшали такие же скромные иконы. Мы зажгли свечи и поставили их в подсвечник перед иконостасом, помолясь о здравии всех наших близких. После молитв мы взобрались на вершинные скалы: на север, в синеющей под ногами пропасти, уходил зеленый полуостров Афона, во всех других направлениях горело и сверкало под солнцем море, без конца и края. Угадывались острова — Лимнос, Тассос, Самофраки и Имброс. Их мне указывал мой друг, протягивая руку в сияющую даль. Уходить вниз не хотелось, как, наверное, каждому, кто поднимался на вершину Афона.

Иеродиакон достал четки и сел в стороне на камень. Обернувшись на восток, я сложил на груди крест-накрест руки и закрыл глаза. Чувство огромного простора передалось душе, в которой в мгновение ока, вместе с утомлением, исчезли все границы тела, словно оно, как легкокрылый дух, обрело невиданную до сей поры свободу лететь в лучезарном небосклоне, сливаясь с ним и становясь светозарной невесомой птицей. «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!» — пела душа, и ей вторило сердце, вернее, то удивительное безбрежное пространство, которым оно стало, обретя в нем Христа…

На спуске, отдохнув у родника с крестом под тенью узловатых, крепко вросших в землю дубов, мы вспомнили о своих рыбных консервах. На вершине мысль о еде полностью вылетела из головы. Подкрепившись, мой провожатый повел меня в Кавсокаливию, где мы приложились к мощам преподобного Акакия и полюбовались древними фресками в соборном храме. По нижней тропе вдоль моря, блестевшего внизу утренней голубизной, мы отправились к пещере преподобного Нила Мироточивого. Подъем по крутой скале с каменными ступенями без перил оставил сильное впечатление. Вниз с шуршанием улетали камни из-под наших ног. Можно представить, по каким кручам пробирался преподобный, когда этих ступенек не было.

Трехсотметровая скала представляла собой вертикальный отвес до самой воды, где в крутые скалы врезалась узким языком рябая от поднявшегося ветра морская бирюза. По этой скале когда-то истекало священное миро от мощей угодника Божия. Деревянная шаткая лестница привела нас под полутемные своды просторной пещеры, где стоял простой иконостас из грубых досок с одними вратами. Он выглядел пределом простоты. Мне вспомнилось благословение отца Кирилла сооружать на Кавказе побольше маленьких церквушек, что тогда казалось для меня некоей новизной в монашеской жизни после грандиозных лаврских соборов. Наконец на Афоне я с радостью убедился в мудром выборе для нас истинно монашеского направления, заповеданного старцем, — не связывать себя строительством больших церквей, а уметь обходиться простыми церквушками, построенными своими руками, и больше обращать внимание не на украшение храмов, а на благоговейное совершение богослужений.

Монахи-келиоты вынесли нам кофе и сладости. Мой друг о чем-то переговорил с ними.

— Давно хотел я отыскать на Афоне пещеру преподобного Петра Афонского, — идя рядом со мной по тропе к Лавре, говорил отец Агафодор. — У монахов сейчас разузнал, где примерно это место находится. Там подвизается в полном уединении с одним послушником удивительный старец. Заглянем к нему? Кажется, его зовут отец Исидор. В наше время он — настоящий отшельник, а послушника зовут Петр. Они никогда не выезжают со Святой Горы.