Птицы небесные

— Толю-дворника знаешь? Он по воскресеньям за бутылки могилы копает. Могильщики сами не копают, нанимают пьянчуг, вроде Толи. Пусть Жаннины братья вылетают в субботу. Второе, — продолжала загибать пальцы Софья, — я звоню гинекологу…

— Сонечка, — с еще большим ужасом и благоговением перебила ее Жанна, — у тебя и знакомый гинеколог есть?

— А вы забыли хмыря, у которого двое нутриевую шапку с головы стянули и побежали, а я их догнала и принесла этому хмырю две шапки на выбор — одна оказалась его, другую я подарила Славику?

— Спасибо тебе, Соня, — подтвердил Славик, — очень теплая шапка.

— Теперь слово имеешь ты, Жанка, — разрешила Софья.

— Если вызову братьев — прилетят, — сказала Жанна. — Скажу убить за честь Наташки — не убьют, но отделают как следует. Так что твой Толик и не понадобится.

— Теперь ты, Слава, — милостиво сказала Софья.

— Гинеколог тоже отпадает, Сонечка, — проговорила Наташа. — Я буду рожать.

— Да-а? — завопила Софья. — Рожать! Кто ты такая, чтобы рожать! Ты сопливая студентка! Тебе бабка посылает двадцать рублей да стипендия сорок. Кто будет кормить твоего младенца да воспитывать?

— Я, — раздался тихий, но очень упорный голос. — И кормить и воспитывать. Вы только от чайника меня освободите, чтоб я его вам не ставил да картошку не чистил. Мне замдиректора по хозчасти предлагал на вахте дежурить. Мы прокормимся, Наташа, ты не плачь.

— А разве я плачу, Славик? — обняв его, сказала Наташа. — Это Жанна у тебя на том плече рыдает.

Софья тоже было подошла, чтобы прислониться к этой группке, но вдруг яростно завопила:

— Слава! Да ты вытрешь когда-нибудь эту лужу кипятка?!

— Он уже остыл, Соня, — заметила Наташа.

В комнате по соседству с Наташиной проживали две героини: Галя-черненькая родом из уральского города Касли и Галя-беленькая из Севастополя.

Черненькая была настоящая героиня — с голосом, статью, красивым, выразительным лицом, с глазами, горевшими как уголья. Она обладала невероятным темпераментом — и актерским, и женским. На вступительных экзаменах Галя-черненькая читала монолог Медеи и сразу сделалась известной тем, что исторгла слезы у членов приемной комиссии. Несколько позже Москалев в своей обычной полушутливой манере признался, что все на свете повидавшая и закаленная приемная комиссия вообще-то способна разрыдаться лишь в одном случае: если бы всех ее членов вдруг ограбили на какую-то невероятно крупную сумму, так что Галин случай из ряда вон выходящий — тронуть эти бронированные сердца могло только совершенно неподдельное, чистое искусство.

Галя же сама свой дар не ставила ни во грош. Она считала, что никаким талантом невозможно искупить ее грешную, несчастную женскую природу, которая постоянно нуждалась в сильных мужчинах.

Ее ни в коем случае нельзя было назвать безнравственной, это понимали даже самые большие насмешники в училище. Просто женщина ничего с собой поделать не могла. Те мужчины, которых она безошибочно выбирала, даже если они были на вид совсем неказисты, как правило, не могли отвечать ее душевным запросам, только физическим. Как правило, они норовили пожить за ее счет, были нечестны, мелки, неинтересны и безо всяких духовных запросов.

Поэтому Галя, удовлетворив свою бешеную страсть на какое-то время, изгоняла их, хотя мысль о том, что скоро плоть потащит ее на улицу искать очередного мужчину, всякий раз повергала черненькую в отчаяние.

Проходила неделя, другая без мужчины… Галя мрачнела, худела, переставала здороваться с однокурсниками, взрывалась по малейшему поводу, расхаживала по своей комнате как разъяренная тигрица в клетке, так что Галя-беленькая сидела тихо на своей кровати, поджимая ноги, чтобы огненная лава, по которой ступала ее соседка, не докатилась до нее.

Наконец черненькая надевала свои лучшие наряды, длинные, фантастического покроя платья, которые шила себе сама, или коротенькие плащики, показывающие во всей красе бесконечные, гладкие перламутровые ноги, цепляла на себя умопомрачительное фальшивое серебро, бренчавшее на шее, на запястьях, на поясе, стягивавшем тонкую талию, и отправлялась за дичью.

В эту ночь вахтерша, получившая загодя бутылку шампанского и торт, спала крепким сном, свесив седую голову у включенной на вахте лампы; Галя-беленькая устраивалась спать валетом у соседок, с Наташей или Жанной, а из комнаты черненькой доносились такие праздничные вопли и почти молитвенные восклицания, что проходившие мимо студенты с уважением цокали языком и невольно замедляли шаг. Но на Галю они сами не посягали, зная, что с ней способен справиться лишь тот, кого она сама отловит в толпе…