Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2

Верно, спустя несколько месяцев я находил в лесу вытаявшие из-под снега инструменты, забытые незадачливым лесорубом. Харалампий, видя, как я несу из лесной чащи обнаруженные топоры и пилы, обычно приговаривал:

– Надо же, нашлись… Я же говорил, что попозже найдутся!

Инок Евстафий, заметив, что я начал укладывать рюкзак, вызвался помочь мне поднести груз на Гризбу. Но я отклонил его помощь, сославшись на то, что у него полно работы по хозяйству, а наш друг будет занят расчисткой поляны под келью.

– Тогда благословите, я займусь виноградом! Хочу сделать из нашего осеннего урожая для церкви вино кагор.

Это предложение порадовало меня.

– Неужели сможешь? Отец Пимен делал церковное вино, но на него ушло много сахара, которого у нас уже нет.

– Ничего, батюшка, этот сорт «изабелла» даст свой сахар, еще лучше будет – настоящий кагор! – уверенно заявил Евстафий. – А насчет пьянства не безпокойтесь, я полный трезвенник.

– Если так, давай делай, очень интересно! – поддержал я своего друга.

– Только мне придется вино делать в церковном доме, там электричество есть. Для кагора необходимо поддерживать ровную температуру – ни больше, ни меньше, – объяснил он, заботливо осматривая виноградные лозы.

– Ты, отец, заодно паспорт председателю отнеси, зачем себе неприятности на голову собирать?

Капитан почесал затылок:

– Ох, как с ним не хочется встречаться… Ну ладно, раз вы пообещали ему, отнесу свой паспорт.

Под бойкий пересвист синичек легко и ходко шлось по давно знакомой тропе. Наверху стояло безмолвие, нарушаемое лишь шумом ветра в верхушках высоких пихт, крепко вросших в скалы узловатыми корнями. Я увлекся поиском выхода из верхней кельи в альпийские луга. Кустарниковые дебри сменились папоротниковыми полянами с причудливо перекрученными стволами сосен. Гул водопадов Грибзы стал слабее.

В лицо повеял привольный воздух с широких лугов верховьев реки. Выбравшись в зеленую речную пойму, радующую глаза пестротой луговых ромашек, я поставил палатку на галечниковой отмели. На противоположной стороне реки, спокойно текущей в низких травных берегах, примерно в километре от моей палатки, стоял балаган Шишина, откуда вился сизый дымок. Я посмотрел в бинокль: из-под темного навеса, где горел очаг, кто-то целился в меня в окуляр оптического прицела винтовки. Пока я закреплял палаточные растяжки камнями, хлынул сплошной стеной летний ливень, не оставив на мне ни одной сухой нитки. Я забрался, в свое хрупкое жилище и выкинул мокрый подрясник наружу. От сильной усталости глубокий сон прервал мои молитвы.

Ранние крики разбудили меня на заре. Лесничий выгонял коров на луга. На солнце у балагана ярким блеском блестели молочные ведра, рядом с ними возвышалось недостроенное строение сеновала. Я выжал мокрый подрясник и, разложив его на речных камнях для просушки, отправился к Шишину, накинув на плечи куртку и взяв рюкзак. Под навесом хозяин заливал кислое молоко в большой закопченный котел – варил сыр.

– Ага, отец Симон пожаловал! Ну что, замели следы? Умудряюсь, как вы проходите по таким стремнинам? Вчера абхаз у меня ночевал, разглядывал вас в оптический прицел. «Не диверсант ли палатку ставит?» – очень безпокоился. «Почему диверсант?» – спрашиваю. «С бородой,– говорит, – и весь в зеленом!» – «Это наш батюшка!» – успокоил я своего гостя. А он не верит: «Разве батюшки из такой пропасти приходят?» Лесничий добродушно рассмеялся. «Наш, – говорю ему, – приходит!» Куда собрались?

– Хочу прогуляться по хребту вдоль Бзыби, посмотреть на Сванетию с этой стороны, Василий Ананьевич!

Я знал, что тропа начиналась недалеко от балагана и уходила среди сосен высоко вверх, на длинный пологий кряж.

– Вот незадача! – поскреб бороду Шишин. – А мы же ее заминировали еще в войну! Мины как стояли, так и стоят. Очень опасно, отец Симон…

Заметив мое огорчение, лесничий смягчился.

– Слушайте внимательно, я вам все объясню. Первое опасное место на тропе там, где стоит наклоненная пихта. Обойдите ее стороной. А второе место не пропустите: как поднимитесь на самый верх, увидите ложбиночку, тогда сразу уходите в сторону, место узкое и все заминировано. А дальше уже ничего нет, можно спокойно идти, если только сваны свои мины не поставили… Запомнили?

– Запомнил, Василий Ананьевич, спасибо.

Мне показалось, что в этом описании нет никаких трудностей.

– Ну, в таком случае перекусите на дорогу свежим сырком! Гриша, ставь чайник!

Из балагана выбежал розовощекий малыш лет шести и бойко принялся хлопотать у костра. В нем я узнал того мальчугана, который щипался с Ваней на исповеди в молитвенном доме. Пока мы с лесничим пили чай и закусывали сыром, отмахиваясь от надоедливых мух, мальчик взобрался на стропила сеновала и звонким голоском затянул детскую песенку, закончив ее заразительным смехом. Утреннее солнце обливало его лучами со спины, и казалось, что взлохмаченная голова его сияет в светлом ореоле каштановых волос. Мгновение как будто остановилось и стало вечностью. В этом милом озорнике я вдруг увидел самого себя в далеком розовом детстве…

* * *

Там, на стропилах,

Мальчик смеется,

Весь в ореоле