– Не на долгие годы, а на всю жизнь монашескую, отец Симон, должно стремиться к достижению безстрастия. Разве страстная душа может возлюбить Бога и ближнего всеми своими помышлениями? Разве Христос любил страстно? Или страстно описание любви у апостола Павла? Помнишь, как сказано:
– А как живет безстрастный в этом мире, батюшка? Мне это непонятно.
– У безстрастного уже нет браней, у него остались только приражения. Учись шествовать по жизни духом, мой дорогой, да, шествовать духом… Если мы созданы Господом для совершенной любви, а продолжаем ненавидеть ближних, мы оказываемся вне Бога в то же самое мгновение. Благодать оставляет небрежного и покидает ненавидящего, но прилепляется воедино к тому, кто кроток и трепещет словес Божиих, Его заботы и милости… А искушений с домом не бойся! Если есть воля Божия, все получится… Бог тебя благословит, отец Симон! Кланяйся от меня Федору Алексеевичу… Как он там? Переживает? – Батюшка улыбнулся.
– Читает Евангелие, по четкам молится, как умеет. А переживает о вас, отче…
– Передай-ка ему от меня коробку конфет в утешение, а вот эту коробку тебе… – Старец вручил мне две большие коробки шоколадных конфет, перевязанных алыми лентами.
– Благословите, я эту коробку от вас братии привезу в скит, батюшка!
– Хорошо, хорошо… И братии дадим утешение! – Отец Кирилл нагрузил меня коробками сладостей. – С Богом…
Дома я торжественно вручил конфеты отцу:
– Папа, это тебе от батюшки!
Отец растрогался:
– Вот уж поистине дорог не подарок, а внимание…
В Сергиевом Посаде меня ожидал вызов на заседание горсовета. В большой комнате за длинным столом сидело человек десять ответственных лиц, рассматривающих документы по нашему дому. Началось голосование. Помощник мэра, властная деловая женщина, встав, неприязненно взглянула на меня:
– У нас тут попы понакупали себе домов и еще хотят их приватизировать! Мое заключение – отказать.
Я вышел несолоно хлебавши, не решаясь сказать отцу, что мы получили отказ.
– На следующем заседании будут решать, папа! Нужно подождать, – как можно бодрее объяснил я отцу наше положение.
– Из-за лесу, из-за гор едет дедушка Егор! – отвечал прибауткой отец. – Столько ждали, да ничего. Еще потерпим, сын. Тот, кто Ждет, лучше того, кто догоняет. Гналась, вот так, лиса за зайцем. Не догнала, запыхалась. Спряталась под елку и сидит, авось заяц мимо будет пробегать. А заяц, когда за ним волк или лиса гонятся, что делает? Закладывает большую петлю и по старому следу обратно. А потом – прыг в сторону и залегает в сугробе! Вот он и прыгнул под елку, а там уже лиса дожидается… Так и мы с тобой – нервничать не будем, горсовет от нас не уйдет, а мы станем спокойно дожидаться решения на Соловьевской улице. Куда этот горсовет от нас денется?
Уверенность старика внушила мне некоторую надежду:
– Тогда молись, папа. Мы же не старые лисы… – Я рассмеялся. – Нам с молитвой нужно дела делать!
– Верно, верно, сын… Пойду Евангелие почитаю.
Шаркая ногами, он уходил к себе в комнату, а я брал четки и забирался на свой деревянный топчан, поближе к теплой батарее, где сидел с четками до тех пор, пока не потухало в окне сияние декабрьского месяца. В конце концов, собравшись с духом, я пришел к наместнику, страшась того, что меня могут оставить в Лавре. Но отец Феофан не собирался ломать мне жизнь. Он взял трубку и набрал номер эконома.
– Отец эконом? Сейчас к тебе придет иеромонах Симон, помнишь его?
– Ну как же, как же, – зарокотал в трубке бас эконома. – Вместе постригались…
– Помоги ему с мэрией, позвони куда надо! Он расскажет, в чем дело… – Наместник положил трубку и пристально взглянул на меня, словно проверяя:
– Вы лошадь для скита купили?
– Купили, отец наместник. Черкесский жеребец, серый, в яблоках, трехлетка. Теперь он наш верный помощник, грузы возит. Может, к весне пахать научится, – трепеща под рентгеновским взглядом архимандрита, отвечал я.
– Ну а сам-то как? В Лавру не хочешь вернуться?
– Лавру я очень люблю, отец наместник, но уединение люблю еще больше…