Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2

Когда молюсь Тебе, Боже мой, тогда бодрствую. А когда бодрствую, то чувствую, что живу и летит к Тебе молитва моя. И бодрствование – молитва, и молитва – бодрствование, и все это держится на одном – на внимании. Когда внимаю я, то рождается в сердце любовь к Тебе, а когда рассеиваюсь, то теряю ее. Целую ли с благоговением крест Твой или любуюсь скромным цветком полевым, внимаю всем сердцем Тебе, Господи, ибо Ты проступаешь сквозь каждый предмет. А когда обращаюсь со вниманием в сердце свое, то в нем Ты являешь Себя всего целиком, так что изумляется дух мой и трепещет от любви к Тебе, Христе! С изумлением зрю тогда, что молитва не прекращается в нем, ибо оно не ведает усталости и бодрствование не ослабевает в нем, так как не желает отделяться от Тебя, Иисусе многомилостивый, и внимание полностью поглощается Тобою, Святый Боже, поскольку дивное видение красоты лика любви Твоей дает неисчерпаемые силы духу моему, потому и прошу Тебя: «Помилуй мя!»

НЕОБЫЧНОЕ БОГОСЛУЖЕНИЕ

Красота вещей не влечет меня отныне, Спаситель мой несравненный! Свет красоты лица Твоего возносит дух мой в прекрасную безмерность Троичности Божества, где он сам преображается в невообразимую красоту – в подобие и образ Твой, Господи. О, превеличайшее чудо из чудес: красота тварная поклоняется несозданной Красоте и становится единой с Ней, изначальной причиной всякой красоты! Там лишь молчать буду я и молчание мое станет самой лучшей хвалой Тебе – молящимся молчанием и соединением с солнцеобразным сиянием славы Твоей, безсмертной красотой Божественного бытия, сущим сердцем всего, что есть и что будет…

Отсверкали яркими вспышками и отгрохотали гулкими громами ночные грозы. С утра уже парило. Кузнечики трещали неугомонно. Солнце нещадно обжигало лицо. Струйки пота стекали по телу, пропитывая плотный зеленый подрясник, который сшила мне матушка Ольга из военной ткани. С тяжелым рюкзаком я поднимался в верхнюю келью Рождества Пресвятой Богородицы. Эта постройка стала сокровенной радостью моей души. Ради строящейся церквушки я с готовностью терпел все лишения.

Бревенчатое сооружение встретило меня покоем и притаившейся тишиной. Синева, словно изливающаяся из бездонного купола неба, обняла чистотой мою душу. Осенью, к сожалению, не удалось закончить крышу, так как кровля лежала в тайнике на водопаде. Переночевав в палатке, я со всевозможной быстротой перенес рулоны желтого пластика в верхнюю келью. По пути удалось собрать много белых грибов, поэтому грибной суп, вместе с горячей лепешкой, испеченной на костре и пахнущей дымом, показался необыкновенно вкусным. Остатки ужина я сохранил на следующий день, надеясь, что моя похлебка не испортится за ночь, подступившей вместе с горным холодком.

Голубоватый край молодого месяца выглянул из-за темной пихты. Ущелье подо мной утонуло в ночи, словно там пролилась тушь. Зато верхи гор с полосками снежников мерцали в туманной дымке лунного света, подобно тонкому абрису на палевой бумаге. По привычке хотелось тянуть четки, но молитва, найдя свой собственный настрой, сама тихо заструилась в сердце. Она покинула тело, вобрала в себя недостроенную церковь, лобастые скалы вокруг, дальний хребет с остроконечным Чедымом и мерцающим пламенем заполнила все безбрежное пространство горных далей. Пришло сладкое ощущение, исполненное разумения, что только имя Иисусово жило и помогало жить всей этой прекрасной и удивительной жизни. Сильный холод, потекший с крутого склона за спиной, заставил меня уйти в палатку. Вместе с биением сердца Иисусова молитва неуловимо перетекла в сон, незаметно присутствуя на самом краешке сознания…

На следующий день я взялся за крышу, раскатывая на стропилах рулоны тонкого пластика. Желтый цвет кровли смущал меня своим ярким видом. Но даже грязь, которой я пробовал замазать пластик, не ложилась на его поверхность. С полудня началась жара. Как обычно, я трудился до трех часов, без еды и воды, изредка отдыхая в тени пихты. Зной совершенно истомил тело, и уже стало невмоготу от голода и жажды, когда я снял крышку с котелка. Оттуда веяло чем-то напоминающим трупный запах. «Пропал мой грибной суп! – сокрушался я. – Но не выкидывать же его, чтобы снова бродить по лесу и искать грибы?» Вспомнилось, что древние отшельники крестили испорченную пищу и ели без всякого для них вреда. Я решил поступить так же.

С отвращением и стараясь не дышать, я съел все грибы. Но, видимо, мера древних отцов оказалась не по мне: жуткий холод сковал все тело. «Боже, опять история с грибами, и опять отравление… Помоги мне, Пресвятая Богородица…» До вечера я маялся у родника, извергая свой «суп» и снова погружая голову в холодную воду. К ночи стало полегче, но с тех пор вид грибов никогда не казался мне привлекательным.

Через несколько дней удалось прийти в себя и закончить работы по кровле. С нею церковь приобрела законченный вид. А когда я вставил три окошка – два в алтаре и одно на боковой южной стене, и низенькую дверь в полтора метра высотой, то с трепетной радостью перебрался внутрь.