Птицы поют на рассвете

Тот еще что-то пробормотал.

— Постой, да у тебя язык во рту путается.

— Почему это — путается?

— Длинный. Соображать надо.

Голос из прохода не унимался:

— «Соображать»… У тебя, выходит, голова, а у других веник?

— Послушай, голова, давай сюда, — уже сердился Лещев. — Подойди ближе.

Паша хотел было сойти со ступенек и выволочь из прохода кричавшего. Но тот сделал неуверенный, кривой шаг нетрезвого человека. Паша узнал его: дылда! Теперь, когда долговязый двигался, вид у него был еще более цыплячий.

— Вишь, дурак ступает, — хихикнули. — Ему сейчас лес ниже озими…

— Так у тебя и ноги путаются, — усмехнулся Лещев.

— Путаются, — вяло согласился долговязый. — Вы уж дозвольте, пан-товарищ, я присяду, — покорно попросил он и беспомощно опустился на пол у стены.

В передних рядах громко рассмеялись.

Лещев смотрел в зал. Кирилла и Ивашкевича уже не было, на их местах сидели другие. «Как там у них идет дело?» — подумал он.

Кирилл и Ивашкевич вышли на площадь. Они увидели Кастуся. Тот сидел на телеге, спустив ноги, курил. Распряженная лошадь, привязанная за недоуздок, жевала сено.

Михась повел их к двухэтажному зданию управы. Поднялись по ступеням. Несколько молодых людей с автоматами топтались у входа. Михась толкнул дверь, Кирилл и Ивашкевич оказались в небольшой комнате, разгороженной широкой перекладиной. За перекладиной, у телефона, сидела девушка. А! Та, озорная, которая грозилась на дороге сшибить их!

— Привет, молодежь! — поднял Кирилл руку, напоминая ей встречу на шоссе.

Девушка застенчиво улыбнулась.

В следующей комнате на столах грудой лежали черные немецкие автоматы, диски, пистолеты, в углу валялись гимнастерка с пятнами крови, смятая фуражка с высокой, тульей, ремень… Наслеженный пол покрыт корками ссохшейся грязи. Посредине комнаты у длинного стола на тумбах перед крутолобым и майором в длинной румынской шинели — бургомистр, Чепчик, Саринович и старосты. Их допрашивали. Кирилл и Ивашкевич опустились на табуреты, стали слушать. Саринович умоляюще взглянул на Ивашкевича. Ивашкевич отвел глаза. Потом, пожав плечами, сказал крутолобому:

— С этими, по-моему, все ясно, — показал на Сариновича и старост.

— Да, — понимающе согласился майор.

Михась едва стащил старост со стульев. Саринович поднялся сам, слышно было, как дрожали его длинные костлявые ноги, выпученные круглые глаза, заметил Ивашкевич, как тогда, на суде в хате крестьянки, испуганно блуждали вокруг, будто искали чего-то.

— Поворачивайсь, — вскинул Михась автомат.

Двинулись — Саринович, за ним старосты.

— Мы пройдем на участок шестой группы, — сказал Кирилл. — Надо посмотреть. Не все там у шестой гладко, донесли хлопцы.

— А что? — всполошился майор.

— Вот узнаем…

Шестая группа автоматчиков занимала участок возле церкви. Командир их был занят за Снежницами важной операцией, и Лещев поручил Кириллу направлять эту группу. «Боевые хлопцы», — сказал он.

Вернулся Михась.

— Давай, Михась, пошли, — сказал Кирилл.

Вышли из управы.

— Куда девали Сариновича? — спросил Ивашкевич Михася.

— Всех заперли в школе. Сариновича и этих. Под охраной. Как приказано.

— Ладно, что старосты подвернулись, — обратился Ивашкевич к Кириллу. — Не одному Сариновичу удастся избежать кары. Подозрений не будет. Пока, подлец, из страха служит нам. Сообщил же об этой затее немцев… Боится, не оказаться бы на суку…

— Да черт с ними, со старостами и Сариновичем! — Кирилл думал о другом. «Что ж там, у шестой группы?» — Давай быстрей, Михась.

Они уже подходили к церковному двору.

Михась дважды побывал у церкви и вел коротким путем — боковыми улицами. Автоматчики, прижавшиеся к стене левого придела, увидел Михась, жестами показывали, чтоб они свернули за ограду. Свернули за ограду. Потом передвигались к автоматчикам вдоль стены цепочкой.

— Что тут у вас? — Голос Кирилла строг.

— Что тут? — От стены отодвинулся молодой партизан в шапке и плаще, старший группы. — Фрицы на колокольне.

— Ну. А дальше?

— Что — дальше? Молчат, не стреляют. Боятся или выжидают чего… И мы пока не стреляем. Чтоб шуму не наделать. А то услышат там, и собрание у вас разбежится, — ухмыльнулся партизан в шапке и плаще.

— Надо б тихонько разведать, — сказал Кирилл, — что там на колокольне.

— А послал одного. Забрался парень наверх, хоть и подпилили фрицы лестницу.

— Ну? — нетерпеливо требовал Кирилл.

— Шесть-семь немцев спрятались на звоннице. Пулемет, — доложил тощий боец, на которого показал партизан в шапке и плаще. У него было угрюмое, жесткое лицо.

Кирилл знал, автоматчики шестой группы — те, кто тогда, под Будами бежал из колонны пленных. Обреченность, даже равнодушие, помнил он, были в тягостном движении подавленных людей, понукаемых конвоирами. Теперь у них, у солдат, живо блестят глаза, зло проступают скулы, решительно сжаты губы… «Человек становится настоящим солдатом, когда защищает свое… Иначе это манекен с оружием!..»

Мысль Кирилла вернулась к колокольне. «Ну, шесть-семь немцев. А дальше? — соображал он. — Не открывать же огня, чтоб во Дворце культуры услышали. Верно сказал хлопец, разбегутся…»