Птицы поют на рассвете

— Порядок. — Масуров приложил ладони к самовару, грелся. Потом взял кружку, налил кипятку. — Как стемнеет, шесть наших полицаев, с удостоверениями, конечно, будут патрулировать около «Шпрее». Вечером же переправим в город трех немецких офицеров.

— По-немецки лучше немцев говорят… — скривились в усмешке губы Янека.

— И Янек с ними. Тоже офицер, — добавил Масуров.

— Толково, — сказал Лещев.

— И восемь девушек будут находиться на наблюдательных пунктах — от «Шпрее» до домика Зоси Христофоровны. Каждая знает свое место. И чуть что — сигнал. — Масуров выпил кипяток, посмотрел на казан, на тарелку с хлебом.

— А есть хочется как!.. — с удовольствием потянулся он к казану.

41

В три ноль-ноль мир казался огромной черной пещерой, только березы, словно белые свечки, проступали, почти не тронутые темнотой. А мороз такой — стволы трещат.

Лес, лес… «Хоть ветер сюда не проходит», — подумал Кирилл. Он чувствовал, как борются в нем жар и озноб.

Постепенно лес редел, и там, где деревья были реже, ветер настроил длинные высокие наметы, они лежали спокойные и пышные, их надо было обходить.

— Столько лишнего из-за этого шагать, — сказал кто-то у плеча Кирилла.

— У зимы, братец, дороги кривые, — откликнулся тот.

Показалась опушка. За опушкой проступал день. Но здесь, в лесу, еще клубились остатки ночи. Как белые скирды стояли впереди сугробы, за ними стлалась голая полянка. Снег на ней светлый, чистый, нетронутый, еще ни одного следа на сверкающей белизне — ни птицы, ни зверя, ни человека.

Потом в небе, затянутом синим льдом, показалось багровое дымное солнце, и воздух и снег стали малиновыми. Словно бьющие из-под снега лучи, зарделись молодые сосенки. У ног зажигались мгновенные искристые огоньки, и можно было рассмотреть каждую снежинку в отдельности, сухую, звездчатую.

Здесь было место засады.

В маскировочных халатах врылись бойцы в снег, словно растворились в нем. Высокий кустарник отделял их от большака, покрытого, как голубоватой жестью, передувами. За большаком виднелся сосняк. Сосны гордо держали свои бело-розовые купола и отбрасывали на снег четкие черные тени, будто узкие траншеи тянулись от сосен.

День выдался ясный, ветер раздувал серебряный огонь мороза. Мороз пробирал до костей. С трудом шевелили бойцы задубевшими пальцами в рукавицах. Из глаз выступали слезы и тут же, не успев скатиться, замерзали. Стужа забивала дыхание, игольчатый иней плотным венчиком обметал окаменевшие рты.

Наконец вдалеке показались всадники. Копыта слышно постукивали о смороженный снег, поднимая белую пыль и отбрасывая ее назад. Затем по большаку поплыли устланные коврами и дохами сани, много саней; в них, развалясь, сидели генералы и офицеры. Бойцы хорошо видели их осанистые фигуры, протянутые вперед ноги, покрытые пледами, даже струйки пара, выбивавшиеся из-под меховых воротников, в которые генералы уронили подбородки.

Вот-вот даст командир сигнал…

Но сигнала не было. Всадники и сани шумно прокатили мимо.

«Рыба крупная, — размышлял Кирилл, — и сети надо расставить разумно. Когда будут возвращаться с охоты, вот тогда…»

И опять мучительно долго тянулось время. Лежать, лежать, терпеливо ожидая. Кирилл чувствовал, как замерзли руки, ноги, они словно отделились от тела. А все тело, охваченное жаром, как бы не поддавалось морозу. «Прямо костер во мне…» — стиснул зубы Кирилл. Но жар сделал его таким слабым, даже дышать становилось трудно. Закрыть глаза, закрыть глаза и ни о чем не думать. Надо собраться с силами. Иначе он совсем ослабнет. Он совсем ослабнет, и все задуманное накроется. «И надо же, такое невезенье». Кирилл старался притерпеться к этому своему состоянию. «Вон на сосны, что ли, смотреть». И он всматривался в сосны по ту сторону дороги, стволы их были уже не светло-ржавого цвета, а какие-то сизые, и тени их удлинялись и удлинялись, и давно пересекли большак, и ползли дальше. Он ждал, пока тени дотянутся до кустарника, потом до того сугроба, потом вон до того перемета, — это шло время.

«Самое неприятное в конце концов не опасность, подстерегающая тебя, а ожидание этой опасности, — переживал Кирилл. — Это расслабляет волю, внушает страх и еще черт знает что…»

Кирилл и не заметил, как из глубины леса надвинулся мрак и сгладил все, что днем делало сосны соснами, кусты кустами, сугробы сугробами, — все пропало… Вдалеке послышались веселые голоса. Конечно же, гитлеровцы удачно поохотились. Голоса все ближе, все отчетливее конский топот, скрип полозьев. Дорога покрывалась светом, должно быть, от фонарей на санях.