Пуаро ведет следствие

– Меня разочаровало не их занудство, mon ami. Я совершенно не ожидал найти в директоре банка «проницательного финансиста с орлиным взглядом», как пишут в ваших любимых романах. Нет, я разочарован самим преступлением – оно слишком простое!

– Простое?

– Да. Разве вы не видите, что это просто детское преступление?

– Так вы знаете, кто украл облигации?

– Знаю.

– Но тогда… мы должны… почему же…

– Не путайте и не заводите сами себя, Гастингс. Сейчас мы ничего делать не будем.

– Но почему? Чего еще вы ждете?

– «Олимпию». Пароход должен вернуться из Нью-Йорка в четверг.

– Но если вы знаете, кто украл облигации, то зачем ждать? Ведь преступник может сбежать!

– На один из южных островов, с которых нет выдачи? Нет, mon ami, тамошняя жизнь покажется ему слишком пресной. Что же касается ожидания – eh bien, для Пуаро разгадка совершенно очевидна, но для других, не так щедро одаренных Богом, – для инспектора Макнила, например, – мне придется навести некоторые справки и установить некоторые факты. Человек всегда должен помнить о тех, кто менее одарен, чем он сам.

– Боже мой, Пуаро! Я бы заплатил приличную сумму, чтобы хоть раз увидеть, как вы опростоволоситесь – всего только один раз. Вы невероятно самоуверенны!

– Не надо злиться, Гастингс. Я ведь вижу, что иногда вы почти ненавидите меня! Увы, мне приходится расплачиваться за свое величие…

Маленький человечек надулся и так комично вздохнул, что я не смог не рассмеяться.

Четверг мы встретили в вагоне первого класса компании «Лондонские и Северо-Западные железные дороги», направлявшемся в Ливерпуль. Пуаро наотрез отказался посвятить меня в свои подозрения и умозаключения. Он ограничился тем, что выразил удивление по поводу того, что я абсолютно au fait[68] воспринимаю ситуацию. Я не стал спорить и спрятал свое любопытство за непроницаемой стеной притворного равнодушия.

Когда мы прибыли к причалу, возле которого был пришвартован трансатлантический лайнер, Пуаро превратился в оживленного и проницательного человека. Мы опросили четырех стюардов, спрашивая о «друге» Пуаро, который прибыл в Нью-Йорк 23-го.

– Пожилой джентльмен в очках. Почти полный инвалид, редко выходящий из каюты.

Описание подошло некоему мистеру Вентнору, который занимал каюту С24, расположенную рядом с каютой мистера Филипа Риджуэя. Я был здорово взволнован, хотя так и не понял, каким образом моему другу удалось узнать о существовании мистера Вентнора.

– Скажите, – воскликнул я, – этот джентльмен был одним из первых, кто сошел на берег в Нью-Йорке?

Стюард отрицательно покачал головой.

– Ни в коем случае, сэр. Он был одним из последних.

Я почувствовал себя совершенно убитым и увидел, что Пуаро улыбается, глядя на меня. Он поблагодарил стюарда, банкнота перешла из рук в руки, и мы отбыли.

– Все это очень здорово, – в сердцах заметил я, – но последний ответ полностью разрушил вашу теорию, хотите улыбайтесь, хотите нет.

– Как всегда, вы ничего не замечаете, Гастингс. Последний ответ как раз полностью подтвердил мою теорию.

Я в отчаянии воздел руки.

II

В поезде, на котором мы возвращались в Лондон, Пуаро какое-то время сосредоточенно писал, а затем положил написанные листки в конверт.

– Вот, для нашего доброго инспектора Макнила. Мы оставим это в Скотленд-Ярде, когда будем проезжать мимо, по дороге в ресторан «Рандеву», где мы будем сегодня иметь честь отобедать с мисс Эсме Фаркуар.

– А как же Риджуэй?

– А что Риджуэй? – спросил Пуаро с блеском в глазах.

– Но ведь вы не думаете… вы же не можете…

– Вы становитесь все более и более непоследовательным, Гастингс. Я-то как раз думаю. Если б Риджуэй был вором – что в принципе вполне возможно, – дело получилось бы просто очаровательным: потребовалось бы всего лишь немножко работы с использованием моего метода.

– Думаю, что мисс Фаркуар не поняла бы этого очарования.

– Возможно, вы и правы. Поэтому все, что ни делается, – к лучшему. А теперь, Гастингс, давайте еще раз рассмотрим все дело. Я вижу, что вам не терпится это сделать. Запечатанный сверток исчезает из чемодана и растворяется, как сказала мисс Фаркуар, в воздухе. Давайте отбросим теорию о воздухе, так как с настоящим уровнем развития науки она маловероятна, и подумаем, что же могло произойти в действительности. Все говорят о невозможности того, что сверток был перенесен на берег…

– Да, но мы знаем…

– Может быть, вы и знаете, Гастингс, а вот я – нет. Я придерживаюсь мысли, что, если все говорят, что это было невозможно, значит, это было невозможно. В таком случае остаются две возможности: или сверток спрятали на борту – что тоже довольно сложно, – или его выбросили за борт.

– Вы хотите сказать, что его обернули пробкой?

– Нет, без пробки.

Я окаменел.

– Но ведь если облигации выбросили за борт, то их не могли продавать в Нью-Йорке.

– Ваши мыслительные способности меня восхищают, Гастингс. Облигации продавались в Нью-Йорке, поэтому их не выбрасывали за борт. Видите, к чему это нас привело?

– К тому, с чего мы начали.