Пуаро знает убийцу. Пуаро расследует. Пуаро спешит на помощь. Сообщники

Как будто в ответ на эту просьбу, полог палатки распахнулся, и внутрь вошел Хасан с дымящейся чашкой, которую он предложил Пуаро. Это был настой ромашки, в целебную силу которого мой друг верил безоговорочно. Мы поблагодарили Хасана и отказались от второй чашки настоя для меня, после чего наконец остались одни.

Я разделся и долго стоял у входа в палатку, вглядываясь в пустыню.

— Удивительное место. Замечательная штука археология! А сколько в ней очарования! Жизнь в пустыне, постоянное соприкосновение с тайнами ушедшей цивилизации. В самом деле, Пуаро, не может быть, чтобы вы этого не чувствовали!

Однако ответа на мой взволнованный монолог не последовало. Я повернулся, слегка обеспокоенный. Моя тревога была не напрасна… Пуаро лежал на спине поперек койки, его лицо было искажено страшной гримасой, углы рта подергивались… Рядом валялась пустая чашка. Я подскочил к нему, а затем помчался через весь лагерь к палатке доктора Эймса.

— Доктор Эймс, — закричал я, — идемте скорее!

— Что случилось? — спросил появившийся в пижаме доктор Эймс.

— Мой друг. Он умирает. Это настой ромашки. Задержите Хасана в лагере, — задыхаясь, проговорил я.

В мгновение ока доктор примчался к нашей палатке. Пуаро лежал в том же положении, в каком я его оставил.

— Невероятно! — воскликнул доктор Эймс. — Это похоже на апоплексический удар. Хотя, вы сказали, что он что-то пил? — Он поднял пустую чашку.

— Но только я совсем ничего не пил, — произнес спокойный голос.

Мы в изумлении обернулись. Пуаро сидел на кровати и улыбался.

— Нет, — мягко повторил он, — я не пил этого. Пока мой добрый друг Гастингс размышлял о прелестях пустыни, у меня была возможность незаметно вылить этот настой. Но не в себя, а в бутылочку. И эта бутылочка отправится на анализ в лабораторию.

Доктор сделал резкое движение.

— Нет, нет, доктор, вы ведь разумный человек и понимаете, что насилием здесь ничего не добьешься. Пока Гастингс отсутствовал, у меня было достаточно времени, чтобы спрятать бутылочку в надежное место. Ну-ка, быстро, Гастингс, держите его!

Я не понял опасений Пуаро. Готовый спасти моего друга, я бросился к нему. Но резкое движение доктора имело другой смысл. Он быстро поднес руку ко рту, и в воздухе разлился запах горького миндаля. Он качнулся вперед и упал.

— Еще одна жертва, — мрачно произнес Пуаро. — Но последняя. Возможно, это был лучший выход. На его счету три смерти.

— Доктор Эймс! — вскричал я, потрясенный. — А я-то думал, что вы верите в действие потусторонних сил.

— Вы просто неправильно поняли меня, Гастингс. Я говорил, что верю в страшную власть суеверий. Если однажды происходит ряд смертей, причиной которых, по мнению большинства, является месть разгневанного духа фараона, то вы можете спокойно зарезать человека чуть ли не среди бела дня, и все равно эту смерть тоже припишут сверхъестественным силам. Я с самого начала подозревал, что кто-то пытается играть на этом. Думаю, что эта идея возникла у доктора Эймса после смерти Джона Уильярда, когда немедленно появились кривотолки подобного рода. В смерти сэра Джона не было кому-нибудь выгоды. А вот с мистером Блайнбером ситуация совершенно иная. Он был очень богатым человеком. В сообщении, присланном из Нью-Йорка, было кое-что, наводящее на след. Начнем с того, что у молодого Блайнбера в Египте был приятель, у которого он хотел попросить взаймы. Подразумевалось, что это его дядя. Но мне казалось, что в этом случае он бы так прямо и сказал об этом. Его же слова предполагали существование именно друга. Блайнбер с трудом наскреб денег на поездку в Египет. Дядя не дал ему ни пенни, но тем не менее он смог купить обратный билет до Нью-Йорка. Кто-то одолжил ему деньги.

— Ну, все это не слишком-то весомо, — заметил я.

— Да, но есть еще кое-что, мой дорогой Гастингс. Очень часто фраза, сказанная в переносном смысле, воспринимается буквально. Но ведь иногда бывает и наоборот. Слова, имеющие вполне конкретный смысл, могут принять за метафору. Молодой Блайнбер ясно пишет: «Я — прокаженный». Но почему-то никому не пришло в голову, что он застрелился потому, что не хотел провести остаток своих дней в лепрозории[199].

— Что? — воскликнул я.

— Это было гениальное изобретение дьявольского ума. Молодой Блайнбер страдал от какой-то кожной болезни. Он жил на островах Южного моря, где это обычное дело. Эймс был его старинным другом и известным врачом.