Пубертат. Как пережить переходный возраст ребенку и родителям

— Как маленькая собачка, мне прям не по себе становится. Я ловлю себя на мысли: а кто поплачет обо мне, когда я умру? — Он вопросительно смотрит на меня. — Правда, кто поплачет обо мне?

— Кто?

— Я не знаю. Я тоже хочу оказаться в фильме, хотя бы разок.

Мирко четырнадцать лет, в полиции он известен как «малыш на драйве», «взломщик».

«Я открываю машины, чтобы чувствовать себя живым». Но что он имеет в виду, спрашиваю я. Ему хочется ощутить что-то — что-то очень сильное. «Важно ведь не то, что я их вскрываю, а это упоение от вождения. Я всегда дохожу до предела, до абсолютного предела, и иногда, когда вижу на пути подпорки моста, мне хочется влететь в них, но я этого не делаю». Он затихает. «Пока нет». Его родители не заботятся о нем. Он рассказывает: отец в море («Он возвращается раз в год!»), мать занята младшей сестрой. «А я на втором месте. Жив я или нет… Какая разница?» А как-то раз он мне сказал: «Когда я вот так мчусь и вдруг слышу песню Брюса Спрингстина[33], я делаю громче и начинаю воображать, что я в фильме. Абсолютное безумие, абсолютное. Но в эту минуту мне кажется, что счастливый конец возможен».

Из моих разговоров о вреде насилия и его многоликости я могу сделать один вывод: тому, кто хочет более точно определить релевантность насилия, нужно понять, что подросток привносит в процесс присвоения. Сюда относятся особенности восприятия, связанные с развитием, социально-психологические аспекты (индивидуальные состояния), поддержка в социальных сетях, различные стили семейного воспитания, а также соотнесение себя с конкретными (например, молодежными) культурными ценностями.

Когда я анализирую свои беседы с подростками, я вижу всю поверхностность и абстрактность, с которыми люди обычно смотрят на причинно-следственную связь (например, что насилие в играх порождает реальное насилие).

Страхи, одиночество и компьютерная зависимость

Научные исследования объясняют готовность к применению насилия экзистенциальными и социальными страхами подростков, а в разрушительной агрессии и жестокости видят отчаянный крик о помощи. Основываясь на моих разговорах — дополненных другими молодежными и медиаисследованиями, — можно выделить некоторые тенденции.

1. Застенчивые, неуверенные в себе подростки с низкой самооценкой отдают предпочтение боевикам — фильмам, в которых отдельный герой или целая группа должны проявить себя в бою. Такие медиапродукты становятся своего рода психическим протезом, который как будто бы нужен для стабилизации. Это может привести к отождествлению себя с героем.

2. Эмоционально опустошенные подростки используют медиапродукты в целях эскапизма: для побега в мир мечты, компенсации поражения или дистанцирования от конфликтов и непонимания. Они готовы взаимодействовать, соприкасаться с внешним миром только посредством медиасимволов. Активно используются гаджеты, потому что в них можно найти себя. Только они дают ощущение надежности, ориентиры, уверенность, только они сообщают смысл ближайшему окружению, которое его потеряло. В подобном использовании медиапродуктов есть что-то сродни одержимости.

3. Идентичность, которая формируется через осознание разрушительного поведения героев медиапродуктов, часто является негативной. Ведь она строится на обесценивании и ограничении. А самооценка и надежность таким образом не формируются.

4. Нельзя исключать и следующий вид влияния насилия, наблюдаемого в медиапродуктах, на некоторых подростков: страхи и эмоциональное беспокойство, вызванное экологическими, социальными, психологическими, экономическими или бытовыми причинами, могут повлечь за собой активное ритуально-принудительное потребление медиапродуктов — фильмов и компьютерных игр, — которые дают хоть какую-то опору в сложной жизненной ситуации. Любимые герои здесь не взаимозаменяемы, в восхищении ими скорее отражается конкретный запрос. Но поскольку погружение в виртуальную действительность ничего не меняет в реальной ситуации, у подростка могут со временем только усилиться беспокойство и тревога, паника и чувство неполноценности. Связанная с этим эмоциональная пробка (истории Артура и Мирко — яркое тому доказательство) может вылететь, дав волю деструктивным действиям или разрушительной аутоагрессии.