Публичное одиночество

К сожалению, не только производственные проблемы нам приходилось решать. Кто-то из «добрых» сограждан и больших «любителей» моего творчества позвонил в милицию и сообщил, что декорация на льду Новодевичьего пруда заминирована. Все остановилось, всех вывели со льда, приехали спецслужбы, привели собак. На пять часов остановилась работа. Пять съемочных часов в зимнее время – это практически весь съемочный день. К счастью, конечно, ничего не нашли, но драгоценное время было потеряно. Как теперь нагонять? К тому же невероятная оттепель до плюс тринадцати градусов, которая в феврале не наблюдалась более столетия, катастрофически растапливала лед. Проблемы наваливались одна за другой. Мало того, что многотонная декорация, вместе с пятью тысячами массовки, с детьми, лошадьми, санями, съемочной группой могли провалиться под лед, так едва не сгорела и сама декорация… Вот тут действительно выясняется – кто и что стоит в группе, потому что счет идет на секунды. Свет уходит, лед тает, массовка мечется, решающим становится профессионализм группы, твое абсолютно точное знание того, чего ты хочешь. На сомнения и раздумья нет ни мгновения, в такие секунды становится ясно, как готовились к съемкам. Параллельно шла круглосуточная работа по укреплению льда, и если бы не специалисты из МЧС, то ушли бы мы все под воду Новодевичьего пруда. Каждые сорок минут нам сообщали о состоянии льда в том или ином месте и особенно там, где были люди и шли съемки. Три фабрики мороженого круглосуточно работали только для обеспечения нас искусственным льдом, жидким азотом заливали основание декораций. Одно из самых страшных ощущений на этой съемке – это такой глухой и глубокий звук, где-то там в недрах пруда, такое «тум-м-м-м…». Причем ужас заключался именно в том, что ты совершенно бессилен, как во время землетрясения, ты просто ждешь, что будет дальше. Дабы избежать паники, знали о реальной ситуации только несколько человек (офицеры МЧС, я и еще трое), остальные ждали съемок и расслаблялись – перекусывали, разговаривали, фотографировались, кто-то загорал, ловя удивительно теплое солнце, повторяли английские тексты, играли в электронные игры. И как это часто бывает после таких неожиданных затяжных пауз, наступает ступор, с людьми что-то делается, они не могут собраться, тогда совсем простые действия превращаются в совершенно непреодолимую проблему. Вот тут становится понятно, кто кого – или ситуация тебя, или ты ее. Самое ужасное, что это происходит в момент так называемой режимной съемки – это уникальное время, когда снимать можно всего несколько минут (от пяти до пятнадцати), и именно в эти считаные минуты нужно успеть нанести на пленку все то, к чему готовились несколько дней, а может быть, и месяцы. В нашем случае мы вообще не имели права на ошибку – второй раз фейерверк уже не снять, это было бы просто невозможно, часть декораций должна была превратиться в головешки, второй дубль фейерверка возможен был только после полного восстановления сгоревшего. Потому такая нервотрепка, потому работало сразу шесть камер, потому порой – и ненормативная лексика. Но уж, извините, тут без этого никак. И наконец, волшебное слово: «Снято!», хотя снято ли? Экран покажет… Но вот тут важно расслабиться, извиниться, если кого обидел, обнять, приласкать, дать почувствовать всем, что мы – в одной лодке, нам друг без друга не выжить.

В кино, как правило, все наоборот: Масленица в феврале – плюс тринадцать градусов, а в марте нам Петренко у проруби снимать, а на улице минус семнадцать, да с ветерком, да с метелью. Вот тут-то и понимаешь, что такое – русский артист. Снимаю шляпу и низко кланяюсь. Ведь если бы один дубль, а тут три; вот тут и выясняется – кто чего стоит. Тут сразу и видно, команда работает, профессионалы или просто умно рассуждающие про кино кинолюбители. У меня – команда, я в это свято верю.

В середине фильма мы уехали снимать в павильоны в Прагу, была построена великолепная декорация, и так же великолепно она была обставлена. Многие спрашивают: а почему в Праге? Ответ прост – там дешевле, чем на «Мосфильме», а уж про мебель и реквизит говорить вообще не приходится. К сожалению, мы постепенно утратили профессионализм в этом.

Первым эпизодом, который нам надлежало снимать в Праге, был эпизод вальса. Мы очень мучились с Пашей Лебешевым: как снимать вальс так, как не снимали его раньше, и придумали (это было наше ноу-хау). Мы изобрели замечательный агрегат, прозванный в народе «Паша-мобиль» – это была платформа на роликах, а камера могла вращаться в любом направлении на платформе. Таким образом мы очень усложнили движение, оно было очень красивым, но самое главное, мы решили проблему фокуса, потому что актеры практически все время были на одном и том же расстоянии от объектива.