Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

Такой интерес к авторитетам, подозреваю, сохраняется и теперь — я легко могу представить себе читателя, который платит за общение с кумиром. Я вижу много таких гуру, что могут натолкнуть на интересное наблюдение, не говоря уже о том, что можно потом написать об этом мемуар. А уж если кумир отметит тебя, как случилось в своё время с поэтессой Одоевцевой, так и вовсе будет счастье:

«Был уже май месяц, когда Гумилев, войдя в класс, заявил:

— Сообщаю вам сенсационную новость: на днях открывается Литературная студия, где главным образом будут изучать поэзию.

И он стал подробно рассказывать о Студии и называть имена писателей и поэтов, которые будут в ней преподавать.

— Вам представляется редчайший случай. Неужели вы не сумеете им воспользоваться? — Он оглядел равнодушные лица слушателей.

— Боюсь, что никто, — и вдруг протянул руку, длинным пальцем указывая на меня, — кроме вас. Ваше место там. Я уже записал вас. Не протестуете?

Нет, я не протестовала. Мне казалось, что звезды падают с потолка»[199].

В общем, мотивации бывают разные.

Но и у меня тут рыло в пушку — я тоже ходил учиться литературе, хотя ничего за это не платил, даже наоборот.

Это было заведение особого рода, основанное ещё в 1933 году. Конечно, Литературный институт времён СССР — это одно, Литинститут в девяностые — другое, а Литературный институт сейчас — что-то третье. Мотивации у поступавших туда всегда были разные: если не брать безумцев, считавших, что их могут научить, как писать гениальные стихи, в Литературный институт можно поступить ради общежития и прописки или ради того, чтобы получить отсрочку от армии. В самой его конструкции было искушение — человеку, фактически, выдавался сертификат, которым он мог по-разному воспользоваться. К примеру, я видел там студентов, что были по национальным квотам присланы из южных республик, и все годы обучения сидели на подоконнике общежития, чтобы бросить проходящей блондинке: «Э, слушай, пойдём ко мне, да? Ну, передумаешь, так я здесь». Они поступали с какими-то не ими написанными работами, защищались с ними же, а потом уезжали работать заместителями по культуре (сперва райкомов и обкомов, а потом каких-то республиканских структур). Но и совершенно посконные и домотканные молодые люди могли, получив этот сертификат, спокойно спиваться в Вологде или Архангельске, особенно вступив в Союз писателей, потому что этот сертификат прежде гарантировал должность.

Я, слава Богу, перед этим ещё закончил физический факультет МГУ и пошёл в Литературный институт, чтобы получить филологические навыки — в те непростые времена, голодные преподаватели с истфака и филфака потянулись туда на заработки. Там я застал несколько лет странного крена в преподавании — тогдашний ректор решил, что студентам нужно давать филологическое образование (и вызвал, надо сказать, массу возмущения: «Мы поэты, у нас тонкая натура, как нас можно отчислять за сданную на двойки сессию»?). Я принципиально учился на одни пятёрки, потому что шёл именно за филологической фактурой, несмотря на то, что был чемпионом по прогулам — меня даже не вывешивали на позорной доске в общем списке прогульщиков, потому что мои цифры были разительными, даже по сравнению с честными алкоголиками. Официальной формой творческого занятия там был семинар непосредственного руководителя — туда приносили написанное, и раз в неделю, в течение трёх часов, обсуждали. Сперва по кругу высказывались все пришедшие студенты (половина из которых, разумеется, не читала обсуждаемого текста), затем слово брал руководитель семинара. Они были разные — от вменяемых до безумцев. Я вынес из творческих семинаров за пять лет три важные фразы (полагаю, что другие вынесли меньше). Но и это было много.

Сейчас, говоря про Литературный институт, чаще вспоминают фразу Бродского, который, хваля Ахмадулину, мимоходом бросил: «Она быстро созревала и совершенно без вреда для себя прошла через Литинститут имени Горького, превращающий соловьев в попугаев»[200].

По мне, Литературный институт помогал тем, кто заранее был несколько шире самого понятия «Я в писатели хочу, пусть меня научат» — к примеру, Константину Симонову. Довольно много крепких писателей прошли через вечернее отделение (Высшие Литературные курсы) — в основном потому, что нельзя было получать второе дневное образование, а платное было ещё не в ходу.

Итак, само по себе обучение никогда не бывает порочным.

Дурным оно становится в тот момент, когда его качество не отвечает заявленным обещаниям, или в тот момент, когда учитель литературного мастерства начинает играть с учеником в игру «ты мне деньги, я тебе мечты». Всякий преподаватель сталкивается с желанием удержать учеников (это ведь его хлеб) и не превратиться в бессмысленного клоуна-выжигу (это уничтожает душу).