Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

Он подошел к письменному столу, вынул из него бумагу и подал мне, а сам опять зашагал по комнате. Я был озадачен. Не говоря уже о незначительности суммы, за которую было запродано издание, в условии заключалась статья, по которой Федор Михайлович обязывался доставить к 1 ноября того же 1866 года новый, нигде еще не напечатанный роман в объеме не менее десяти печатных листов большого формата, а если не выполнит этого, то Стелловский получает право на крупную неустойку». Другому адресату Достоевский пишет: «Но в контракте нашем была статья, по которой я ему обещаю для его издания приготовить роман, не менее 12-ти печатных листов, и если не доставлю к 1-му ноября 1866 г. (последний срок), то волен он, Стелловский, в продолжение девяти лет издавать даром, и как вздумается, всё, что я ни напишу, безо всякого мне вознаграждения»[192].

Перед нами срок — с 4 по 30 октября, правда, непонятный разброс в объёмах текста — десять, двенадцать или семь листов. Любой неленивый человек может с помощью доступного текстового редактора измерить «Игрока», и обнаружит, что это 296 000 знаков с пробелами. Это примерно 7,3 авторского листа. Но издатель согласился на эти семь листов, (мы ничего не знаем о его возражениях), так что это либо было непринципиально для рукописи, написанной от руки, либо листы считались иначе.

Теперь о важном: Стелловский может, и был, «довольно плохой человек», как говорил о нём Достоевский, но не он потребовал писать роман так быстро, а сам писатель, как человек в некотором помрачении, его не писал.

То есть сначала писал — и говорил об этом несколько взвинчено: «Я хочу сделать небывалую и эксцентрическую вещь — написать в 4 месяца 30 печатных листов в двух разных романах, из которых один буду писать утром, а другой вечером, и кончить к сроку»[193].

К чему это привело, мы знаем. Интересно то, что мысль одновременного письма писателей никогда не оставляла, и у одного из них, лет через сто, в доме была дюжина пишущих машинок, и из каждой торчали недописанные произведения (Это забавная метафора для окон Windows и Word). Писатель (сколько можно судить по интервью) работал практически одновременно со всеми.

Но у Достоевского это не вышло. Вот он сообщает в письме «…За роман Стелловскому я ещё и не принимался, но примусь. Составил план — весьма удовлетворительного романчика, так что будут даже признаки характеров. Стелловский беспокоит меня до мучения, даже вижу во сне…»[194]

Так проходит лето, сентябрь, и вот, стоя посреди квартиры Достоевского 1 октября, Милюков спрашивает:

«— Много у вас написано нового романа? — спросил я.

Достоевский остановился передо мною, резко развел руками и сказал:

— Ни одной строчки!

Это меня поразило.

— Понимаете теперь, отчего я пропадаю? — спросил он желчно.

— Но как же быть? Ведь надобно что-нибудь делать! — заметил я.

— А что же делать, когда остается один месяц до срока. Летом для „Русского вестника“ писал „Преступление и наказание“ да написанное должен был переделывать, а теперь уж поздно: в четыре недели десяти больших листов не одолеешь».

В истории этого романа есть, конечно, особая черта — это диктовка стенографистке (женитьба как бонус вовсе не так интересна — много кто женится на своих секретаршах, куда интереснее обстоятельства): «…Было 4-е октября, а я ещё не успел начать. Милюков посоветовал мне взять стенографа, чтоб диктовать роман, что ускорило бы вчетверо дело, Ольхин, профессор стенографии, прислал мне лучшую свою ученицу, с которой я и уговорился.

С 4-го же октября и начали. Стенографка моя, Анна Григорьевна Сниткина, была молодая и довольно пригожая девушка, 20 лет, хорошего семейства, превосходно кончившая гимназический курс, с чрезвычайно добрым и ясным характером. Работа у нас пошла превосходно. 28 ноября роман „Игрок“ (теперь уже напечатан) был кончен, в 24 дня…»[195]

Итак, 4 октября 1866 Анна Григорьевна явилась на углу Малой Мещанской и Столярного переулка, и работа пошла так: писатель, сверяясь с черновыми набросками, сделанными накануне, диктовал с 12 до 16, а потом стенографистка уходила домой, расшифровывала свои знаки, а потом переписывала текст.

29 октября у них была последняя диктовка, 30-го октября — беловая рукопись (такое впечатление, что Достоевский в последний момент и там что-то поправил), а 31-го октября вечером Достоевский сдал под расписку приставу той полицейской части, где проживал Стелловский, свой роман «Рулеттенбург». Приставу, как известно, оттого, что Стелловский отсутствовал — как говорят, нарочно.

«…При конце романа я заметил, что стенографка моя меня искренно любит, хотя никогда не говорила мне об этом ни слова, а мне она всё больше и больше нравилась. Так как со смерти брата мне ужасно скучно и тяжело жить, то я и предложил ей за меня выйти. Она согласилась, и вот мы обвенчаны. Разница в летах ужасная (20 и 44), но я всё более и более убеждаюсь, что она будет счастлива. Сердце у ней есть, и любить она умеет…»[196]