Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

Есть такое знаменитое выражение Толстого (повторенное им несколько раз): «Думаю, что писать надо, во-первых, только тогда, когда мысль, которую хочется выразить, так неотвязчива, что она до тех пор, пока, как умеешь, не выразишь её, не отстанет от тебя. Всякие же другие побуждения для писательства, тщеславные и, главное, отвратительные денежные, хотя и присоединяющиеся к главному, потребности выражения, только могут мешать искренности и достоинству писания»[280]. Есть у него и запись в дневнике за 19 октября 1909 года на ту же тему: «Если уж писать, то только тогда, когда не можешь не писать»[281].

То есть кокетливый графоман норовит пролезть в эту щёлочку — не мне, не мне, а имени Твоему, не сам я, а только волею пославшей меня жены-страны-весны.

В своём стихотворении Доризо пытался реабилитировать хтоническое начало, которое заставляло обывателя написать историю себя, семьи, фенологические наблюдения и ленивые мысли после обеда. Но это было давно, в те времена, когда некоторым поэтам приходилось доказывать своё звание в суде или оправдывать своё желание создавать текст, потому что в обществе считалось необходимым читать тексты.

Теперь всё наоборот, и оправдывать писателя не нужно. Обществу уже не нужно его содержать, да и читать не обязательно. Графоманов проредило то, что всех писателей стали хуже кормить.

В-третьих, как я сказал, слова Доризо, которым уже больше полувека, оказываются какой-то абстракцией — а с абстракцией спорить, равно как соглашаться, бессмысленно. Споры об абстрактных (и при этом по-разному понимаемых словах) всегда ведутся по одним лекалам. Диалог происходит, будто в давнем анекдоте про молодых учёных. Один из них со значением спрашивает:

— Саша, прибор?!

— 39!

— Что «39»!?

— А что — «прибор»?

Так и с понятием «графоман».

Потом разговор зашёл о том, сколько графоманов на свете, и больше ли графоманов сейчас, нежели в Советское время — я отвечал, что это никому не известно. Потому как, с одной стороны, их должно стать больше, потому что людей просто становится больше. Одновременно, стать графоманом гораздо проще — экономя леса (заменив машинописную страницу на электронный экран), тиражированием своих текстов можно заняться в Сети. С другой стороны, часть психической энергии «канализируется», как говорят психиатры, другим способом — ну там, политической активностью, люди помоложе норовят что-то сплясать или спеть, а некоторые стремятся всё же написать что-то ради денег. Тогда писали для журналов и газет, которых уж точно расплодилось немерено по сравнению с временами Советской власти, потом начали писать в Интернет и, наконец, в социальные сети.

Можно судить и рядить о том, станет ли графоман известным писателем. Я думаю, что, разумеется, может. Потому что в давно погубленной жадными издателями книжной индустрии всё смешалось. Кто писатель, а кто нет — решает не арбитр изящного, а телевизионный редактор, безвестная девушка, которая вбивает маленькие буквы после фамилии, которые будут показаны внизу, под говорящей головой.

Вот Брежнев — не писатель, хоть книги издавал и даже получил за них Ленинскую премию, а имярек — писатель. Быть по сему. Популярность и коммерческий эффект — явление многофакторное, зависит оно от рекламы, от маркетинговых ходов, от позиционирования писателя на рынке, от его внешних данных и особенностей биографии. А, совсем забыл, — ещё от интересности текста. И что ж, на графомана может возникнуть отчаянный спрос.

Бороться с графоманами всё равно, как с порнографией. Натужно и противно, а главное — без толку. Нужно лишь отвести резервацию для графоманов. То есть лишить графоманов возможности заставлять насильственно обывателя читать их, графоманов, творения. Ну, и не давать возможности графоманам удовлетворять свои прихоти за счёт тех, кто этого не хочет.

Ну, там отправила жена мужика в город за швейной машиной, а он все деньги семейные вложил в печать своей стихотворной книжки. Ну, натурально, его тогда скалкой — и поделом.

Потому как сэкономь денежку на личном пиве и печатай что хочешь.

Я долго встречался с графоманами, но в особом качестве. Они приходили ко мне в редакцию и несли свои книжки. Книжки были уже изданы, и графоманы просили, чтобы об этих книгах было рассказано городу и миру. Но газетная жизнь похожа на сгущённое молоко, в ней вязнет всякая бедная графоманская муха. Богатый же графоман просто покупал кусок газетной полосы, и там про него писали приятное и радостное. Те графоманы, что были менее искушены, покупали себе какую-нибудь медаль с профилем великого русского писателя, затем другую — и ходили потом по улицам, похожие на ряженых казаков. Некоторые покупали себе ордена и премии со странными и вычурными названиями.

Я-то, признаться, не ригорист и человек корыстный. Я готов был получать деньги от графоманов. Например, графоман звонил бы мне и говорил:

— Знаешь, Владимир Сергеевич, я написал рассказ — сейчас я его тебе вышлю, а завтра приду в гости, чтобы обсудить.