Этот удивительно интересный пример герметической (опять это слово) книги, внутри которой сразу несколько поводов для размышлений.
Первый — о комментировании классики.
Об этом сказано «во первых строках этого письма к читателю».
Второй — о том, как весёлая наука превращается в пародию на науку и обратно. Это очень важная тема, потому что очень часто веселье публики вызывает не то, что академический инструмент работает на поле обыденности, а просто пресловутый разрыв шаблона. Наука, дескать, должна об отвлечённом, а тут она говорит, о том, что близко. Разрыв шаблона чрезвычайно привлекает аудиторию к любому высказыванию, по крайней мере, увеличивая количество просмотров. Механизм тут одинаковый — показывают ли в балагане грудастого монаха под видом бородатой женщины, приходит ли старуха к профессорской квартире посмотреть на говорящую собачку или вдруг обнаруживается, что Саша Грей написала пару книг и основала музыкальную группу в стиле индастриал. То есть смысл и анализ замещаются парадоксом. Но об этом можно говорить вечно.
Третий — о вечности национальных образов и величии носовской трилогии.
А на эту тему и сказать нечего — все и так всё знают.
История с математикой (о Владимире Маканине)
В первый день ноября умер писатель Маканин.
Когда умирает писатель, самое важное — не ритуальное выражение скорби по изменению пейзажа, а обращение к его книгам. Даже не к биографии, а именно к книгам.
Это кажется немного жестоким, но память о книгах главнее прочей памяти. Чтение важнее памятника.
А к писателю Маканину у меня было личное отношение. Он вызывал у меня уважение своим образованием. Я начал читать его и полюбил, ещё учась на физическом факультете, но это не было корпоративным университетским уважением, и даже не тривиальной фанаберией представителей точных наук (есть такое отвратительное недоверие в этой среде к гуманитарным профессиям и заведомая фора тем из своих, кто ими занялся) к гуманитариям. Я немного представлял себе, как работает человеческий фильтр мехмата, и понимал, что эти фильтры вовсе не избавляют от безумств, а только структурируют их.
Хотя, конечно, от обычной безалаберности они избавляли.
К тому же я видел в науке нескольких людей, что приехали в столицу из маленьких городков с непонятными, быстро забывающимися именами, и сделали себя сами. Они собрали себя по частям, будто конструктор, и превратились в больших учёных или толковых начальников. Сейчас-то такими бывают предприниматели, а вот стать математиком или физиком, проведя детство в бараке (такие случаи я тоже видел) куда интереснее.
Я очень любил раннюю прозу Маканина, и, более того, я стал пользоваться её, как инструментом, воровать у Маканина приёмы.
Там он очень точно (можно сказать, с математической точностью) работает с деталями. Он двигает их, как шахматные фигуры, и они становятся в какую-то сразу, может, непонятную, но ведущую к победе, позицию.
Вот в рассказе Маканина «Отдушина», что я читал ещё студентом, есть одна деталь, через которую видно целое поколение. Рассказ этот вошёл во все учебники, и множество людей талдычило о духовности и прочих важных вещах, размахивая цитатами из него. Но, не отменяя общественных восторгов, в этом рассказе, есть один эпизод — вполне успешный математический учёный прогуливается по коридору со своим старшим товарищем. И «любимый профессор тем временем рассказывает о гимнастике йогов. О том, как полезно пить кипяток поутру. О том, как важно отлаживать глубокое дыхание в позе лотоса. А поза змеи гарантирует интенсивную и бесперебойную работу пищеварительного тракта. Стрепетов слушает и даётся диву: что это за поколение, они умеют увлекаться чем угодно. Веры в старом смысле нет, однако способность верить ещё не кончилась и не сошла на нет, отсюда и чудаковатые»[450]
[451]… То есть в этом абзаце для меня была заключена история многих моих знакомых старшего поколения, и я так же, как и герой, вслушивался в эту речь, социализм был незыблем, время остановилось, и слышно было только глубокое дыхание в позе лотоса.