Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

А вот у фантастов, как у социального явления, это есть — и оттого они так болезненно обсуждают границы жанра. Начинаются те самые попытки ввести формальные определения в малоформализуемой среде. И тут у них есть союзники в классической науке. Филолог начинает биться с товароведом — ведь в филологи было достаточно светлых умов, один великий Гаспаров чего стоит — и филология придумала довольно много приёмов описания и объяснения. Филолог быстро перешагивает через маркетинговые лейблы и как раз работает с теми признаками, против которых не выставишь эмоционального аргумента. И тогда оказывается, что этот мир можно описать. Конечно, иногда обнаруживается, что новый текст под старые критерии не подпадает или подпадает, но каким-то причудливым образом — но на то это и наука. В любом случае при таком подходе мой любимый сюжет «Гремин возлюбил Лидию на паровой машине, и всё заверте…» попадает в назначенную ему Аверченко ячейку порнографии, а не жанр фантастики.

Конечно, идеальная позиция для писателя — это затворничество. Скрыться от мира на даче и не читать критики — «Ты царь: живи один» и «Ты сам свой высший суд; всех строже оценить умеешь ты свой труд»[113].

Но для это нужно иметь невообразимое мне мужество.

Тем, кто его имеет, я очень завидую.

29.08.2016

​Урок князя Болконского (О лейтенанте Шмидте и фильме «Доживём до понедельника»)

Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли.

Исх. 20:4

Накануне этого 1 сентября, или, как теперь говорят «Дня Знаний», многие начали яростно спорить об этике учителя. Я и сам поддался массовому психотерапевтическому выговариванию по поводу истории в одной элитной (слово неловкое, но иначе не скажешь) московской школе, где, как внезапно выяснилось, учителя позволяли себе разное в отношении учеников.

Но я, в отличие от многих, от говорения в социальных сетях удержался, и вылил это всё на головы близких людей.

Интересно, что сама конструкция, которая лежит в основе этих разговоров, заложена давным-давно — в знаменитом фильме «Доживём до понедельника» (1968), снятом режиссёром Станиславом Ростоцким (1922–2001) по сценарию Георгия Полонского (1939–2001).

Там идеальный школьный учитель Мельников, совершая разные педагогические подвиги, встречает свою бывшую ученицу, которая сама стала теперь учителем, и по-прежнему влюблена в него.

Другое дело, что в фильме, которому почти полвека, эти люди с разницей в возрасте уже не состояли в подчинённых отношениях. В советском искусстве герои могли себе позволить ждать долго.

Но это не очень интересная история.

А интересна история совершенно другая — о том, как устроен образ идеального учителя и то, как он предлагает своим ученикам идеального героя.

В фильме «Доживём до понедельника» школьный учитель, которого играет Вячеслав Тихонов, рассказывает своим ученикам о лейтенанте Шмидте.

Вот он стоит посреди класса и говорит: «Что же это был за человек? Лейтенант Шмидт Петр Петрович. Русский интеллигент, умница, храбрый офицер, профессиональный моряк, артистическая натура.

Он пел, превосходно играл на виолончели, рисовал, а как он говорил! Но главный его талант — это дар ощущать чужое страдание более остро, чем свое. Именно этот дар рождает бунтарей и поэтов. Знаете, однажды, он познакомился в поезде с женщиной… 40 минут говорил с ней. И влюбился без памяти. Навек. То ли в неё, то ли в образ, который сам себе выдумал, но… Красиво влюбился, 40 минут, а потом были только письма, сотни писем… читайте их, они опубликованы И вы тогда не посмеете с высокомерной скукой рассуждать об ошибках и иллюзиях этого человека…

— Но ошибки, все-таки, были.

— Ты сядь пока. Петр Петрович Шмидт был противник кровопролития, как Иван Карамазов у Достоевского. Он отвергал всеобщую гармонию, если в основание её положен хоть один замученный ребенок. Всё не верил, не хотел верить, что язык пулеметов и картечи единственно возможный язык переговоров с царем. Бескровная гармония. Наивно? Да. Ошибочно? Да. Но я приглашаю Батищева и всех вас не рубить с плеча, а почувствовать высокую себестоимость этих ошибок. Послушай, Костя, вот началось восстание и не к Шмидту, а к тебе, живущему 60 лет назад, приходят революционные моряки с крейсера Очаков и говорят: «Вы нужны флоту и революции», а ты знаешь, что бунт обрёчен, ваш единственный крейсер без брони, без артиллерии со скоростью 8 узлов в час (Тут, правда, нужно заметить, что никаких «узлов в час» не бывает — сам по себе «узел» это мера скорости равная одной морской миле в час, но этого козыря ученики историка Мельникова на руках не имеют — В. Б) не выстоит, как тебе быть? Оставить моряков одних под пушками адмирала Чухнина или идти и возглавить мятеж? И стоять на мостике под огнем и, наверняка, погибнуть без всяких шансов на успех.

— Какой смысл?