Поэтому растёт закономерное желание гордиться своим кругом, и при этом не нести ответственности за поточный вал попаданцев и фэнтези с вампирами в кабриолетах, от, одним словом, всяких «Космических пауков — 3». Скажем, служить братьям Стругацким, как пророкам, рассматривая каждый их текст в качестве Отковения (правда, тут же появляется некто, и берёт на себя роль знаменитого хармсовского персонажа, который объяснял писателю, что он такое, после чего писатель падал, и его выносили. Теперь всё гуманнее — оппонента просто выносят из френдов в социальных сетях) — одним словом, сейчас нет никаких универсальных авторитетов нигде.
Но стремление гордиться свойственно человеческой натуре — и вот возникает желание объяснить, что «у нас-то коммунизм будет настоящий», оно очень напоминает марксистов из Южной Америки в шестидесятые годы, которые с Мао и Сталиным не хотели иметь ничего общего, а уж с Брежневым — и подавно. Нам как-то обещали коммунизм к 1980 году, что объявили в 1961-м. В 1980, впрочем, я помню не коммунизм, конечно, а отсутствие оного. Но желание гордится я наблюдал всегда — оно нормально для всякого двуногого существа без перьев.
Однако ж я знал людей, пишущих о фантастике — хорошие, честные люди, и они всегда были против обобщений. Их «отношение к теме изнутри» давно определено пушкинской фразой: «Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство[112]
.Но власть товароведа безжалостна: она ставит их всех рядом — и интеллектуала, который хотел поведать о теории струн в романе о звёздах, и того, кто описывал нравственный закон человека и клона, и, наконец, ту самую «Битву с космическими пауками». Все на одной полке, а в маленьком магазине для них, может, и вовсе — одна полка.
Даже споры о фантастике сейчас превращаются в товароведение. Разговор о литературе сводится к тому, кто лучше информирован о работе оптовых сетей и издательских планах. Кто-нибудь обязательно произносит «Издатели сейчас требуют…» и это выглядит как «В Париже теперь носят…»
Но, конечно, влияние торговли на литературу — тема старая.
Об этом много писали — и в прозе, и в стихах.
Только сейчас это связь далеко ушла от пушкинских времён — с одной стороны, все стали поголовно грамотные, как говорил герой фильма «Сталкер». На рынок вышло огромное количество людей, пишущих чудовищное количество текстов. Желая заработать в рамках прежней модели (или будучи равнодушными к гонорарам), они сбили цену, и Достоевский получал бы за роман месячный оклад менеджера средней руки. Но товароведение вмешивается в текст и напрямую — например, начинающему писателю, да и писателю средней руки говорят: «Вы написали отличную книгу, но только мы должны её пометить возрастным ограничением — „18+“, или „16+“, а то и с вашей откровенностью запаковать книгу в целлофан. От этих ограничений будет зависеть величина тиража и продажи вашего детища. Как поступим?».
И что сделает писатель? Скажет, что, дескать, к чёрту тиражи, но то самое слово должно стоять на указанной странице, и вот этой сцены я не вырежу? Ну, всяко бывает, но чаще ответ известен.
С другой стороны, падение интереса к чтению и вовсе превратит литературу в пир Тримальхиона. Неугомонные сочинители будут просто нанимать читателей. Читатели детективов окажутся дёшевы, зато те, кто будет листать на экране романы о трагических метаниях души современного интеллигента, станут ломить втридорога.
Чем мне ещё нравится корпорация «Фантастика», так это тем, что в ней высокая связность как бы пародирует состояние литературной жизни прошлых лет: все всех знают и находятся в каких-то отношениях. Все что-то пишут — прозу и стихи, критические заметки, потом рецензенты начинают писать прозу, а читатели переводить. В этом плотном облаке слов есть удивительная привлекательность и некоторая опасность.
Не в том опасность, что обидевшись на нелицеприятный отзыв, имярек затеет интригу, и писателя перестанут печатать. А в том, что, дружа со многими коллегами, ты боишься их обидеть. Высказывание, что лет сорок назад делалось за столом, теперь возникает в социальных сетях, фиксируется и передаётся. Оттого точный язык наблюдений уступает дипломатическому.
В других жанрах это куда менее заметно. То, что думает один детективщик о другом, нам известно мало. Авторы любовных романов не сходятся в кружки, чтобы, по поэтической традиции, оплёвывать друг друга.