Публикации на портале Rara Avis 2018-2019

— Я слышал, Владимир Владимирович, что вы обладаете неистощимой фантазией. Не можете ли вы мне помочь советом? В данное время я пишу сатирическую повесть, и мне до зарезу нужна фамилия для одного персонажа. Фамилия должна быть явно профессорская.

И не успел еще Булгаков закончить своей фразы, как Маяковский буквально в ту же секунду, не задумываясь, отчетливо сказал своим сочным баритональным басом:

— Тимерзяев.

— Сдаюсь! — воскликнул с ядовитым восхищением Булгаков и поднял руки. Маяковский милостиво улыбнулся.

Своего профессора Булгаков назвал: Персиков»[316].

Эта сцена сложней, чем кажется. Один человек, написавший честную, но во многом несправедливую книгу о Маяковском, комментировал её так: «Оставим в стороне натянутость этой сцены, её суесловие. Чем-то она напоминает рассказ Чуковского с его «мясом» в уитменовском подлиннике. Но отметим, каким примитивным примером вынужден иллюстрировать Катаев несравненный юмор своего героя. И еще отметим, что Михаил Булгаков, не только настоящий, действительно остроумный, но и этот, придуманный хитрым автором: восхищенный, но ядовито, ядовитый, но с поднятыми руками, — невысоко ценит остроумие Маяковского и уж во всяком случае в нем не нуждается.

Все сцены с участием Маяковского, пересказанные ли им самим, вспомненные или сочиненные очевидцами, поражают арифметической прямолинейностью, безысходной скукой придуманных острот, несущих запах вымученности и пота, даже если они были изобретены на ходу, а не заготовлены впрок заранее. Нам известна, пожалуй, лишь одна сцена, рассказанная также Катаевым (и Ахматовой), несомненно имевшая место в действительности, где звучит не механический ответ-каламбур, как желток в яйце, содержащийся в вопросе, а живой, неожиданный юмор. Но только здесь Маяковский уже не герой,

а скорее жертва.

«Они встретились еще до революции, в десятые годы, в Петербурге, в „Бродячей собаке“, где Маяковский начал читать свои стихи (под звон тарелок, — добавляет. Ахматова), а Мандельштам подошел к нему и сказал: „Маяковский, перестаньте читать стихи, вы не румынский оркестр“»[317].

Работа писателя с фамилиями — очень сложна. Прошли те времена, когда писатели давали своим героям говорящие фамилии, и персонаж положительный выходил Миловзоровым, а человек дурной имел в метрике запись «Злонравов». Авторы справедливо считали, что читатель (или зритель) и так умучен разными заботами, и не нужно заставлять его разгадывать лишнее. Потом наступила пора политических баталий, и проверенные герои назывались короткими русскими фамилиями, а негодяи — какими-то Зильберштейнами. Неколторые осколки прошлого искусства всё же наблюдались. Вот Олеша пишет: «Какие замечательные фамилии в пьесах Островского. Тут как-то особенно грациозно сказался его талант. Вот маленький человек, влюбленный в актрису, похищаемую богатыми. Зовут — Мелузов. Тут и мелочь, и мелодия. Вот купец — хоть и хам, но обходительный, нравящийся женщинам. Фамилия Великатов. Тут и великан, и деликатность.

Перед нами соединение непосредственности находки с отработанностью; в этом прелесть этого продукта творчества гениального автора; фамилии эти похожи на цветки…

Вдову из „Последней жертвы“ зовут Тугина. Туга — это печаль. Она и печалится, как вдова. Она могла бы быть Печалиной. Но Тугина лучше. Обольстителя её фамилия Дульчин. Здесь и дуля (он обманщик), и „дульче“ — сладкий (он ведь сладок ей!).

В самом деле, эти звуки представляются мне грядкой цветов. Может быть, потому, что одному из купцов Островский дал фамилию Маргаритов?»[318]

В сложные времена, когда ни дня не проходило без строчки, а в результате получалась вовсе не весёлая, а горькая «Книга прощания», в шпионском романе можно было дать предателю фамилию польскую.

Фамилии были делом классовым, и от человека, которого зовут Грацианский, ничего хорошего ожидать не приходилось, а вот человек по фамилии Вихрова был явно и совершенно прекрасен. Потом пришли фантасты и обогатили русскую литературу диковинными именами, сами же, впрочем, над этим издеваясь: «Имена героев должны соответствовать их характерам. Если действие происходит в далеком будущем или в иной галактике, то положительным героям дают хорошие имена: Ум, Смел, Дар, Добр, Нега и т. п. (для выбора женских имен могут быть также с успехом использованы названия стиральных порошков).

Отрицательным героям присваиваются имена вроде Смрад, Мрак, Худ, Боль, Вонь. Однако не следует даже самым мерзким типам давать имена, использующиеся в бранном смысле, так как эти слова могут встречаться в лексиконе ученых, особенно молодых, что создает при чтении известную семантическую неопределенность.

Представителям переходных цивилизаций, могущих еще стать на правильный путь, имена даются методом гильотирования. Например, в словаре отыскиваются два самых обычных слова, скажем „стул“ и „гравий“. Отсекая первые буквы, можно назвать героя Тул Равий. Просто и элегантно!»[319]

Прошло время, и говорящие фамилии в целом стали рассматриваться как игра в поддавки.