Публицистика (размышления о настоящем и будущем Украины)

Придорожная торговля, такая привычная на Украине, здесь отличалась скромностью и простотой. С удивительной регулярностью мы проезжали мимо небольших самодельных столиков, на которых стояли огромные старорежимные самовары. Возле каждого из них дежурила женщина, укутанная в несколько слоев одежды, а оттого сама тоже выглядевшая, как самовар. Из трубы самовара шел темный угольный дым. Рядом на столе неприметно лежали несколько пирожков, как бы подчеркивая тот факт, что самое главное в российской дороге – это чай. Остальное – излишества. Правда, излишества продавались тоже, но отдельно и в трехлитровых банках. Слова «КЛЮКВА» и «БРУСНИКА» были написаны огромными буквами на картонках или фанерках, прибитых к дереву. А уже под вывесками на деревянных лавках стояли наполненные трехлитровки под присмотром хорошо укутанных в одежное тепло бабушек и женщин.

Дорога иногда становилась лучше, и, как это ни странно, бабушек с самоварами на этих участках дороги было меньше. Словно они понимали, что только на плохой дороге водитель легко и с удовольствием тормознет машину возле их самовара. На хорошей он будет лететь, как птица, пока из-за какого-нибудь куста не выскочит жизнерадостный гаишник с полосатой палкой и не прервет его полет. Кстати, штрафы за превышение скорости у водителей вызывали улыбку. Но это у тех, кто понимал русский язык. За превышение скорости на 25 км гаишники требовали всего «официальные» 100 рублей (около 3 евро). Те, кто русского не понимал, нервно отдавали не понимавшим ни английского, ни немецкого, ни других языков, кроме родного, гаишникам то 10, то 20 долларов США и, довольные, что дешево отделались, ехали дальше. Вскоре многие водители поняли «язык фар», используемый всеми мест ными водителями, и стали экономить на штрафах. В России, как и на Украине, водители предупреждают друг друга о засадах гаишников с радарами миганием фар дальнего света.

В километрах трехстах от Питера начались «рыбные» села. Над заборами и у калиток на больших кусках картона огромными буквами по-русски были написаны названия различных рыб, которые тут же, по-видимому, ловились, коптились и продавались.

Мы остановились в селе ЗАВИДОВО (от слова «завидовать») у одного из рыбных дворов. Женщина, увидев мой фотоаппарат, нацеленный на ее дом и на рекламное объявление, тут же запротестовала: «Нечего фотографировать, у меня не дворец!» Пришлось пройти двадцать метров до следующего импровизированного рыбного прилавка. Там хозяйка оказалась приветливее. Первым делом повела меня во двор, где под навесом на деревянной лавке лежали копченые рыбины, накрытые куском ткани. Она аккуратно подняла ткань. «Возьмите вот этого угря – всего 1500 рублей!» Цена рыбы явно зависела от марки машины, на которой приехал потенциальный покупатель. Когда она поняла, что по-русски я говорю без акцента, цена упала до 1000. Копченый угорь длиной около метра мне был не нужен, но из вежливости я купил у нее за 100 рублей копченую рыбку небольшого размера, а за это получил право бесплатно сфотографироваться с угрем, которым она явно гордилась.

Но рыба рыбой, а самое яркое впечатление на этой дороге на нас с Оливером произвели шедшие в сторону Питера православные паломники. Их было не так много, около десятка. Мужчины в монашеских рясах, женщины в простой одежде, на головах – платки. Один паломник нес хоругвь, другой – икону. Увидев нас, они остановились, и тот, кто нес икону, обратил ее ликом на нашу машину, словно она излучала особую духовную радиацию, изгоняющую бесов из иностранных машин, едущих по России. Эдакая духовная дезинфекция. Уже когда наше путешествие благополучно подошло к концу, я вспомнил эту икону и решил, что паломник просто благословил нас на безопасную дорогу. Но тогда эта группа паломников, бредущая среди луж по обочине шоссе, показалась мне недобрым предзнаменованием.

Москва началась внезапно, словно мы перескочили из одной эпохи в другую и на смену одноэтажным невзрачным домикам вдруг пришли многоэтажные спальные районы Москвы. Темный вечер остался позади. Над Москвой «светило» искусственное электрическое солнце, чтобы никто не мог потом сказать, что он не видел нового рассвета новой России. В этот момент возникло у меня в душе сожаление. Сожаление о том, что Москва – не торт, который можно было бы нарезать мелкими ломтиками и разнести по всей России, чтобы другая, деревянная, залуженная от осенних дождей и отсутствия канализации Россия тоже примерила на себя московские энергию, богатство и оптимизм.